Туи Сазерленд: Мракокрад [litres]

Мать помедлила, глядя на яйцо, так и оставшееся черным. Мракокрад прислушался, как разум сестренки отстраненно переваривает услышанное. Мама даже не знала, вылупится ли кто-то вообще из этого яйца, готовая отдать всю любовь Мракокраду, идеальному трехлунному дракончику. Всю любовь до капли, и он был готов принять ее.

Однако Мракокрад знал, что во втором яйце сестренка. Живая, просто тихая. Неторопливая. Ей не было дела до лун, которые вызвали его. Она их просто не слышала.

В лапках защекотало.

А ведь все можно изменить.

Он мог коснуться яйца и призвать ее. Неким образом дракончик знал, что получится: мысленно видел, как от его прикосновения скорлупа станет серебристой, треснет и раскроется, выпуская сестренку. Он уже видел необычную и прекрасную дракониху, с которой три полные луны тоже поделятся силой.

Тогда они станут равными. Ведь она тоже родится под тремя полными лунами. У нее тоже будет сила, как у него… и ее также будет любить мама.

А ее любовь и так уже приходится делить с недостойным ледяным чудовищем напротив.

Нет. Любовь и силу он оставит себе. Надо лишь ничего не предпринимать. Сестренка вылупится в свое время – завтра, когда закончится полнолуние. И лишь он один будет особенным.

– Ладно, – уступила мама. – Если из этого яйца вылупится дракон, называй как хочешь. Только… помни, что расти она будет в ночном племени. Ей будет нелегко, так что будь добрым. Подумай о ее будущем и что ей предстоит искать свое место.

Отец кивнул, внутренне закипая оттого, что ему указывают, что делать, как какому-то низкорожденному дракону в учениях.

«С сестренкой все будет хорошо», – подумал Мракокрад. Перед ним раскинулась тысяча вариантов будущего. Были те, в которых сестра присоединялась к нему в поисках власти; были те, в которых она билась с ним и побеждала; и те, в которых они становились лучшими друзьями; и такие, когда один из них убивал другого. Но когда Мракокрад сложил лапки, предпочтя не пускать их сегодня в дело, всякое будущее, в котором и его сестра была трехлунной, сделалось невозможным.

Эти варианты погасли перед его мысленным взором, и хотя он не знал точно, что это значит, ощутил себя чуточку спокойнее, чуточку больше и сильнее.

«Прости, сестренка, – подумал он, но не словами, а картинками будущего, скачущими в его голове. – Это моя мама. Мое полнолуние.

И мир теперь тоже мой».

Прошло несколько дней, прежде чем Альбатрос вызвал к себе Глуби́на. Произошло это прямо во время урока географии, и желудок Глуби́на подпрыгнул, потом ухнул вниз и принялся выписывать кривые, словно повторяя очертания каньонов вокруг Глубокого дворца.

«Дед хочет меня видеть? Прямо сейчас?»

Посланник передал, что Альбатрос ждет его на закате, на берегу у Островного дворца. Одного. Светящиеся чешуйки под крыльями посланника мигали, передавая сообщение на морском языке. Проплывавший за окном угорь взглянул на драконов и тут же метнулся прочь.

«А Индиго со мной нельзя?» – спросил Глубин, взглянув на подругу. Та сидела рядом на карнизе розового коралла, какие тянулись вдоль стен класса. Драконы цеплялись за уступы когтями, расправив крылья. По другую сторону от Глуби́на сидела Жемчуг и со скучающим видом изучала свой хвост.

Сестра Глуби́на сверкала, увешанная драгоценным камнями: ее тело и лодыжки опутывали длинные нити жемчуга, опалов и сапфиров. Единственным украшением Индиго служило плетеное ожерелье из темно-пурпурных водорослей, которое Глубин сделал для нее на прошлой неделе. Ему самому оно нравилось, потому что сочеталось с цветом ее глаз. И Индиго нравилась ему, потому что носила подарок с удовольствием, даже в окружении суровых и увешанных драгоценностями драконов Глубокого дворца.

Уходить без нее не хотелось. Он вообще мало куда без нее выбирался; чуть ли не с самого рождения они были неразлучны. Мать Индиго служила в армии королевы Лагуны и до самой гибели крепко дружила с матерью Глуби́на. Отец Индиго курировал музей в Островном дворце и был только рад оставить единственного ребенка на попечение воспитателям Глуби́на и Жемчуг. Индиго стала единственным драконом, без капли королевской крови в жилах, кого приглашали на все собрания королевской семьи.

«Спроси Индиго, она вообще хочет идти? – Индиго ткнула его крылом в крыло. – Хотя бы ради приличия. А то мало ли, вдруг она занята?» Она постучала по макету королевства, занимавшему почти весь класс, и от ее прикосновения откололся кончик подводной горы. «Ой, – сказала она с виноватым видом под хмурым взглядом воспитателя. – Забудь, я полностью свободна».