Александр Бушков - Майор и волшебница

«Интересно, почему же они тебя не прихватили, красоточку, несмотря на немытую мордашку? — подумал я рефлекторно. — Ту женщину, что сидела с тобой рядом, сгребли, а тебя вот не тронули». Странностей за девушкой прибавляется…

Она продолжала все так же отрешенно-печально:

— Женщина на войне — всегда военный трофей. Так было во все времена и, наверное, еще долго будет. Мой отец — военный, капитан, у него была большая библиотека, и я прочитала много книг про войны, самые разные…

— И где сейчас ваш отец?

— Не знаю, — сказала она. — Он служил во Франции, писем давно не было… но я знаю, что он жив! — воскликнула она, на миг став другим человеком — щеки раскраснелись, глаза блестят. И тут же стала прежней, понурой, вялой. — Я не знаю, где он, а он не знает, где я… Это тоже война…

Видимо, ей вдруг захотелось выговориться — накатывает порой на человека такое состояние. Я терпеливо молчал, но и она замолчала. Тогда я осторожно сказал:

— Вообще-то у нас есть строгий приказ, запрещающий такие вещи…

— Господи! — бледно улыбнулась она. — Вы же офицер, судя по наградам, давно воюете… Вам ли не знать, на что способны иные солдаты вдали от глаз начальства… Отец мне кое-что рассказывал — там, правда, шла речь о гораздо более безобидных вещах, и все случаи были смешные… — Она пытливо глянула на меня большими серыми глазами (между прочим, умными). — Что вы еще можете сказать? Что их можно понять, этих солдат? Что наши солдаты у вас порой вели себя не лучше? Я знаю, слышала немножко. Да что там далеко ходить? Вон, видите одноногого у костерка? Он часто орет: «Идиоты, нужно поскорее уходить к американцам! Если русские устроят здесь хотя бы половину того, что мы у них натворили, здесь сто лет трава расти не будет!» И на сумасшедшего вроде не похож… Я вас ни в чем не обвиняю и не обличаю, господин майор. И ничему не ужасаюсь. Сначала верх берут одни и творят, что хотят, потом другие, поднакопив силы, одолевают и начинают мстить. Война всегда была такой… Я просто не думала, что когда-нибудь это коснется и меня…

Я понял ее взгляд и подал ей вторую сигарету, поднес огоньку. Она глубоко затянулась, не кашлянув — а французский табачок был крепкий, — выпустила дым, пытливо глянула мне в лицо и как-то безучастно спросила:

— Вы меня теперь расстреляете, да?

— Это за что вдруг? — удивился я.

— Я много слышала, что вы расстреливаете семьи офицеров, — сказала она без малейшего страха в голосе. — Тех, кому очень уж повезет, отправляете в Сибирь…

— Нужны вы нам в Сибири, нам там и без вас хорошо… — проворчал я. — Сама-то видела хоть раз?

— Нет, но много говорят…

Я мог бы сказать ей, что это немцы летом сорок первого расстреливали семьи наших офицеров и в Прибалтике, и в Бресте, и в других местах. Сдержался. Последнее дело, каким мне хотелось бы заниматься, — вести пропаганду среди немецких беженцев с разъяснением нашей политики. Я просто спросил:

— Интересно, ты честному слову вражеского офицера поверишь?

— Если честно, не знаю, — призналась она. — Дело совершенно не в том, что вы красный русский, просто вы вражеский офицер. Отец, правда, говорил, что настоящий офицер не лжет, иногда дает честное слово противнику…

— Правильно говорил, — сказал я. — Да и какой ты мне противник… Вот тебе честное слово: не собираемся мы мстить, вырезать кого-то подряд и все такое прочее. Знаешь, что сказал товарищ Сталин? «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается». Из этого и будем исходить.

Она долго смотрела мне в лицо — и в конце концов ледок в серых глазищах явственно подрастаял. Сказала наконец:

— Мне кажется, я вам верю…

— Поскучнела что-то ваша пропаганда. Вот в Семилетнюю войну обстояло гораздо красочнее. Волной шли сказки, что русские казаки детей живьем едят, да и взрослыми при случае не пренебрегают, если они упитанные. И это были не обывательские сплетни, а официальная государственная пропаганда: красочные листовки печатали со звероподобными клыкастыми казаками. Я видел в музее. А казаки, представь себе, никого не съели и даже не надкусили. Вот водку пили очень даже старательно, скрывать не буду… — И я спросил с неподдельным любопытством: — Знаешь, что мне по-настоящему интересно? Ты была уверена, что мы расстреливаем семьи офицеров, и сама сказала, что отец у тебя офицер. Я тебя за язык не тянул, не допрашивал. Это как понимать?

— Не могу толком объяснить, — сказала она тоскливо. — Может, мне показалось: если вы узнаете, что я дочь офицера, все кончится, весь этот ужас. Отец рассказывал, что скорость пули быстрее скорости звука, и своего выстрела человек не слышит…