Изабель Ибаньез: Лунная нить [litres]

Пальцы подрагивают. Хочется ткать. Нет. Сейчас это просто необходимо. С замиранием сердца я беру моток белоснежной шерсти, натягиваю нити и завязываю узелки на верхних и нижних перекладинах. Подготовив станок к работе, я добавляю еще шерсти. Начинаю сверху, ряд за рядом, и постепенно под моими пальцами оживает ночное небо, усеянное сверкающими звездами-ромбиками.

Пока я работаю, лунный свет вокруг становится все ярче, словно сама Луна хочет заглянуть мне через плечо и посмотреть на полотно. Пальцы ловко перемещаются слева направо и обратно, и картинка немного размывается. Наконец я заканчиваю украшать гобелен сияющими огоньками. Теперь настало время волшебной нити – той, которую могу спрясть только я. Из лунного света.

Я ощущаю легкое покалывание в пальцах и тянусь за серебристым лучом. Он скользит по моей руке, словно проникая в рукав. Свет обретает податливую форму, и лучи в моих руках постепенно начинают изгибаться и растягиваться, словно легкие тонкие нити. У меня захватывает дух. Сколько бы я ни использовала лучи Луны для пряжи, каждый раз восхищаюсь заново. Мерцающая магия проникает в мое естество и наполняет радостью душу. Я снова и снова скручиваю тонкие сверкающие нити и тку полотно, изображающее ночное небо. Лунный свет превращается в лунную пыль, пока я работаю над тканью, и оседает на каменный пол, словно крошечные снежинки.

Кажется, прошло всего несколько минут, и вот у меня в руках почти готовый гобелен – небольшое произведение искусства. Он озаряет комнатушку ярким серебристым сиянием. У моих ног собралось целое облако лунной пыли, будто я вышла на заснеженную улицу. Шея и плечи гудят от напряжения, а значит, я снова потеряла счет времени. Но оно того стоит. Когда я тку, все тревоги отступают: я больше не думаю об Ане, о наших скудных запасах еды и о проклятых лаксанцах. Я подбираю торчащие нитки, чтобы закончить нижний ряд.

За спиной раздаются тихие шаги. Я напрягаюсь, мысленно готовясь к неизбежной перепалке.

– Красиво, – говорит Каталина, остановившись в дверном проеме. – Пожалуй, одна из лучших твоих работ. Серьезно, – меланхолично добавляет она. – Лунная нить…

Я оборачиваюсь.

– Запасы закончились?

Каталина отрицательно качает головой и входит в комнату.

– Сколько еще осталось?

– Должно хватить на пару дней, – отвечает она, избегая моего взгляда.

Я делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание. Загоняю гнев внутрь. Ана научила меня этому простому приему, чтобы держать себя в руках. Она всегда сохраняет спокойствие и мыслит рационально. Восхищаюсь тем, как она реагирует на плохие новости, какими бы пугающими они ни были. Я на ее месте прибила бы кого-нибудь своим ткацким станком. Желательно лаксанца.

Медленно выдыхаю. Каталина наклоняется, чтобы рассмотреть гобелен поближе. Ее лицо озаряется мягким серебристым светом. Говорят, мы похожи как сестры. Те же волнистые волосы, карие глаза, оливковая кожа и густые изогнутые брови. В некоторые дни мне нравится думать, что так и есть. Но прямо сейчас я очень зла на нее, ведь она поставила нас в ужасное, невообразимое положение. Три сотни иллюстрийских беженцев разбили у подножия нашей крепости палаточный лагерь. Их шатры занимают большую часть земель, практически не оставляя места для посевов.

Вздыхаю. Знаю, она хотела как лучше. У нее доброе сердце. Но… coño[10] Чёрт! (исп.) .

– Будет голод, Каталина.

– Я ценю всё, что ты делаешь, – умиротворяюще говорит она, словно увещевает взбалмошного ребенка. – Действительно ценю. Но ты должна доверять мне…

Я вскидываю руки от отчаяния: я ведь правда ни черта не могу сделать, чтобы хоть как-то улучшить наше положение. Это не мое место. Настоящая кондеса – вовсе не я. А Каталина.

– Ты права, ты главная, – говорю я. – Тебе, конечно, виднее.

Я сгребаю остатки шерсти и с нескрываемым раздражением сматываю нитки в клубок.

– Ана вернется и совершит еще одну вылазку в Ла Сьюдад. Принесет нам еще еды. Вот увидишь. Она сможет украсть достаточно, чтобы прокормить нас еще несколько месяцев. Я знаю, что делаю, а ты должна больше ей доверять. Она всегда заботилась обо мне. И о тебе тоже.

– Ну и где же она в таком случае? Ана говорила про три дня. Прошло четыре. Тебе следовало отпустить меня – или хотя бы Софию – следом за ней, – я невольно повышаю голос. – А вдруг жрец Атока взял ее в плен? Ты не думала об этом?

– Хватит, – обрывает меня Каталина. – Перестань, Химена. Какой толк от этих разговоров?