Изабель Ибаньез: Лунная нить [litres]

Я тереблю в руках простыню.

– Сколько погибло?

– Lo siento , – шепчет Руми. – Каталина просила сказать тебе, но я не могу…

– Сколько? – настойчиво повторяю я.

– Пятьдесят два, – отвечает он, опустив голову.

Я больше не могу сдерживать слезы. Руми смахивает их и крепко прижимает меня к себе. Она никогда не поймет, почему я так поступила, – и никогда не простит.

– Te amo, Ximena[82] Я люблю тебя, Химена (исп.) . , – говорит он, зарываясь в мои волосы.

– Yo también[83] И я тебя (исп.) . .

Руми издает довольное «хм-м-м-м» и мягко касается губами моей кожи.

Я отстраняюсь и вытираю слезы.

– Что было дальше?

– Умак сбежал, – с досадой отвечает Руми. – Уехал на краденой лошади с кучей денег из сокровищницы Атока. Мне сказали, он направился в сторону джунглей.

Джунглей Яну? Нужно быть сумасшедшим, чтобы добровольно войти туда.

– Но зачем?

Руми пожимает плечами.

– Какая разница? Я больше никогда не хочу его видеть. Убью на месте.

– Думаю, то, что обитает в джунглях, справится с этой задачей не хуже тебя.

– Ох, надеюсь. Теперь остался только суд над Каталиной, – осторожно продолжает Руми. – Тамайя настояла на том, чтобы мы дождались, пока ты придешь в себя. Ты готова? Сегодня?

Я вжимаюсь в подушку и качаю головой. Я не смогу посмотреть ей в глаза.

– Mañana[84] Завтра (исп.) . .

– Как скажешь, – отвечает Руми, нежно глядя на меня.

– Ее казнят? – еле слышно спрашиваю я.

– Не знаю, amor[85] Любимая (исп.). . Я не знаю.

Он крепко обнимает меня, и я больше не пытаюсь отвлечься. Надо выплакаться.

Я просыпаюсь в темноте. Рука Руми лежит у меня на бедре. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, и медленно обвожу пальцем его профиль. В свете луны я могу различить лишь его крупные черты, выразительный контур нижней челюсти. Осторожно провожу рукой по его лбу.

– М-м-м-м, – мычит он сквозь сон. – Чего ты вскочила?

– Кажется, кошмар приснился, – шепчу я. – Мы спим в одной постели.

Он приоткрывает один глаз.

– Твой кошмар был об этом?

– Нет. Мне снилась Каталина.

– Конечно, стоило тебя спросить об этом, – зевая, замечает Руми. – В смысле, можно ли здесь спать.

Я улыбаюсь в темноте.

– Можно. Я, правда, немного шокирована, но…

– Я твой лекарь.

Раздается шорох простыней, и он тянется ко мне, чтобы поцеловать в щеку.

– Вдруг я тебе понадоблюсь?

– Конечно, – серьезно отвечаю я. – Ты настоящий профессионал.

– Ты всегда такая болтливая посреди ночи?

– Я переживаю за нее. Где она? Я знаю, она не спит. Каталина всегда читает по звездам, когда не может заснуть.

Руми вздыхает и трет глаза.

– Она на этом этаже.

– Отведешь меня?

Руми снова вздыхает, но затем все же встает и помогает мне выбраться из кровати. Подает халат и надевает на меня сандалии. Берет за руку и ведет в самый конец коридора, где стоят двое стражников.

– Я подожду снаружи, – сонно бормочет он.

Напоследок Руми сжимает мою ладонь и садится на пол, прижавшись спиной к каменной стене.

– Мне нужно поговорить с ней.

Один из стражников кивает.

– Как вам угодно.

Я делаю глубокий вдох и вхожу. Каталина стоит на балконе, запрокинув голову. Она водит в воздухе указательным пальцем, словно прочерчивает невидимые линии между звездами.

– Я знала, что ты придешь, – говорит она.

Я подхожу ближе, но останавливаюсь в дверном проеме балкона.

– Я хотела попросить прощения.

– Ты бы поступила иначе, если бы могла все исправить? – с напором спрашивает она.

– Нет, – отвечаю я. – Но это не значит, что я хотела причинить тебе боль. Мне очень жаль.

Каталина по-прежнему стоит спиной ко мне.

– Я не приму твои извинения, так что можешь идти, Химена.

– Ты не хочешь узнать почему?

– Нет, – отрезает она.

Сглотнув, я киваю. Мне хочется столько всего ей сказать, но я не буду настаивать. Если она не хочет слышать, я лишь впустую потрачу время. Я хочу поговорить с ней , а не вести монолог. Повернувшись, я возвращаюсь с балкона в комнату.

– Подожди.

Я оборачиваюсь, и во мне вновь загорается надежда. Но она все еще стоит спиной.

– Ладно. Почему?

От обиды в ее голосе разрывается сердце. Я больше не могу жить в мире Каталины – вернуться во времена, когда лаксанцы из последних сил боролись за выживание, когда иллюстрийцы выгоняли их из собственных домов высоко в горы, лишая воздуха, которым они дышали, и земли, по которой они ходили сотни лет до нас.