Виктория Угрюмова - Белый Паяц

Бонифаций принюхался: так и есть – пироги с рыбой, с овощами и с яблочным повидлом. Да к ним кружечку-другую горячего баджао – ему давеча как раз привезли из Хатана три мешка отборных ароматных зерен. Он с удовольствием представил себе, как любезная Илокания варит крепкий, терпкий напиток в его любимом ковшике, как раз на три кружки, и снова вернулся к прерванным размышлениям.

Его дед Филельф быстро сколотил состояние и заслужил репутацию удачливого торговца, способного спустить семь шкур не только с безответной овцы, но и с подозрительного хатанского мытаря. Двадцати пяти лет от роду он женился на дочери своего массилийского хозяина, а ныне партнера, причем заключил с ней брак по любви. А если и присутствовала в нем мизерная доля расчета, то она никогда и никому не мешала в столь долгосрочной сделке, но только лишь укрепляла союз двух сердец. Прекрасная Афара Вазим подарила обожаемому супругу троих крепких и здоровых сыновей.

Все они росли и воспитывались в этом доме и были привязаны к нему всем сердцем. В младшем, правда, внезапно взыграла буйная кровь аэттских предков, и он отправился на историческую родину, где как раз разразилась очередная междоусобица, да там и сгинул. Средний вскоре женился и переехал жить к тестю, по соседству, в квартал, облюбованный хатанскими купцами и тагастийскими наемниками, а также целой ордой бродячих котов.

А старший – отец Бонифация – до последнего дня не покидал отцовского дома.

Славный Филельф умер, не дотянув до круглой сотни всего полгода, – споткнулся о бродячего кота в хатанском квартале и свернул себе шею, причем на пороге питейного заведения, куда стремился, как лось на водопой. Отец Бонифация тоже отличался крепким здоровьем и долголетием. Он успел порадоваться и рыбным пирогам невестки, и красивым внукам, и ничто не помешало ему спокойно умереть в своей постели, внося последние замечания в двухсотстраничное завещание – сказывалась, сказывалась массилийская кровь.

Словом, никому из Мейфартов не мешал жить насыщенной жизнью загадочный призрак особняка. Ни одному из них никогда не снились кошмары; ни у кого не случались видения; все были здоровы, веселы и удачливы. Они помнили об истории с проклятием исключительно потому, что им льстило иметь собственное привидение, как знатным господам.

За истекшие годы дом вырос в цене несказанно, а вещи, брошенные на произвол судьбы его прежними владельцами, могли бы украсить собой королевскую сокровищницу. Дальновидный Филельф сделал своим потомкам воистину царский подарок.

В окно заглянул первый солнечный луч, и Бонифаций подумал, что хватит нежиться, пора вставать. Он спустил с кровати босые ноги и принялся шарить пятками по ковру в поисках любимых пантуфлей, когда из кухни донесся леденящий душу вопль Илокании.

Бонифаций Мейфарт был всего лишь купцом, но полный боли и отчаяния голос жены заставил вскипеть в его жилах кровь неустрашимых аэттских предков. Он чересчур любил ее, чтобы думать о собственной безопасности.

Оружие в доме имелось: несколько драгоценных старинных клинков и пара боевых секир украшали собой стену гостиной, но спускаться туда времени не было. Схватив тяжелый трехрогий канделябр, Бонифаций, как стоял – в ночном колпаке и широкой ночной сорочке, в одной пантуфле (вторую он не успел нащупать), – ринулся защищать свою жену.

Он даже не понял, что произошло, когда фигура горгульи, поддерживающей притолоку, протянула черную мраморную лапу и впилась когтями в его предплечье, разрывая ткань сорочки, кожу и мышцы…

Дом встрепенулся, будто проснувшийся хищник. Долгие, томительно долгие, невыносимо долгие годы он спал – и сон его больше походил на небытие, – лишенный источника живительной энергии. Сумрачные, могущественные люди, называвшие себя воинами Пантократора, едва не убили его, он спасся чудом. Только крохотная искорка силы едва теплилась в его каменном теле, но вот случилось то, чего он и все ему подобные ждали от самого сотворения мира.

Дом чувствовал приближение того, кто даст ему невероятную власть над жалкими человеческими существами, и восторгу его не было предела.

Он жаждал крови и жаждал мести.

…Из кухни донесся еще один, последний, самый отчаянный крик, прервавшийся всхлипом на нестерпимо высокой ноте.

Они познакомились тридцать шесть лет тому, когда падре Берголомо служил нантакетским экзархом. Многие события тех лет стерлись из его памяти, но он никогда не забывал яростной грозовой ночи в середине октября, когда ледяной ливень серой стеной стоял перед окнами его резиденции.