Даниэл Уолмер - Багровое око

До Кеми Конан добрался без особого труда. Пару лет назад, когда они плавали вместе с Белит вдоль стигийского побережья, по настоянию киммерийца, в котором беспечность и широта натуры странным образом уживались с редкими вспышками предусмотрительности, они закопали несколько кладов в показавшихся им наиболее безлюдными местах. Теперь Конану удалось отыскать один из них — ящик со слоновой костью и благовониями, часть товара, которым поделился когда-то пузатый и медлительный купеческий парусник, шедший на север из Куша.

Побыв несколько дней в непривычной для него шкуре купца, Конан на удивление удачно распродал весь товар. Теперь у него были деньги. Можно было не отказывать себе ни в одной из земных радостей — жить на приличном постоялом дворе, вкусно есть, обильно пить, развлекаться с самыми красивыми женщинами — и при этом потихоньку собирать все необходимые сведения и вынашивать в голове план блистательного мероприятия.

Правда, при более близком знакомстве с жизнью этого древнего и загадочного города оказалось, что радость и веселье произрастают на его почве весьма скудно. Красивые стигийки не удостаивали Конана своим вниманием, ему приходилось довольствоваться лишь чернокожими рабынями либо шоколадными уроженками Куша; и те и другие были совершенно не в его вкусе. Вина, правда, было вдоволь, и оно было на редкость крепкое, но почему-то опьянение от него не приносило желанной радости. С каждым стаканом голова становилась все более тяжелой, чугунной, мысли текли все медленней, шевелились еле-еле, словно плавники у выброшенной на берег рыбы… затем наступал провал в сон, глухой и изнуряющий.

Сам город напоминал своим обликом старого злобного мага. Он был окружен высокими стенами и башнями из черного камня, и даже густая зелень пальмовых и апельсиновых рощ, широким кольцом раскинувшихся вокруг города, не скрашивала гнетущее впечатление. С наступлением сумерек улицы быстро пустели, и мрачную тишину не нарушали ни смех, ни пьяные разгульные песни, ни вопли расшалившейся молодежи.

Несмотря на все это, Конан часами ходил по узким кривым улочкам, словно хищник на полусогнутых, подрагивающих от нетерпения, пружинящих лапах. Энергия и жажда дела — громкого, достойного имени Льва, — так и рвались наружу. Но прежде необходимо было все как следует разузнать, исследовать, продумать.

Конану удалось завести двух-трех приятелей, но все они были чужеземцами, главным образом, из охраны купцов или вельмож, приехавших по посольским делам. Благодаря их рассказам и собственным наблюдениям его сведения о таинственной стране становились все более полными. Когда речь заходила о сокровищах пирамид, все его собеседники сходились в одном: пробраться в именные тайники и ограбить их невозможно. Не раз предприимчивые и отважные люди совершали подобные попытки, но как бы хитроумны они ни были, ни один из проникших в пирамиду не возвращался назад.

Такие речи действовали на Конана как красная тряпка на зингарского быка. Невозможно? Как бы не так! Это чугунное слово «невозможно» применимо ко всем его предшественникам, но только не к нему, Конану-киммерийцу, Льву. Он молчал, ничем не выказывая своих чувств, лишь усмехался неприметно, да синие глаза его принимали странное выражение, отчего простодушные собеседники непроизвольно ежились.

Часто его новые приятели обсуждали храмовые обряды, совершаемые здесь во имя главного божества Стигии — Великого Змея Сета. Молва не лгала, не преувеличивала: поистине Стигия была оставленной светлыми богами страной. Даже у толстокожего, ко многому привычного, лишенного сентиментальности варвара, каким был Конан, рассказы об обычаях местных жрецов вызывали что-то похожее на содрогание. Чего стоило, к примеру, периодическое появление на улицах города храмовых змей — огромных, пятнистых, толщиной со среднюю пальму тварей. Те из прохожих, кем гадины насыщали свой голод, считались принесенными в жертву Великому Сету. Не менее жутким и отвратительным был обряд, называвшийся «выбор Кээ-Ту».

Со дня прибытия Конана в Кеми не прошло и пол-луны, как ему пришлось стать свидетелем — больше того, участником «выбора Кээ-Ту». К счастью, благодаря беседам с бывалыми приятелями, он был готов к этому испытанию, знал, как нужно себя вести, и почти не испытал страха или тревоги.

В тот день с утра Конан бродил по базару, самой большой городской площади, заполненной разноязыкой толпой народа. Он бесцельно поглядывал на груды товаров, разложенных прямо в пыли: голубоватые бритунские клинки из отличной стали; расписные фарфоровые безделушки из далекого Кхитая; свитки выделанной особым способом кожи из гирканских степей — броню из такого материала пробивало далеко не всякое копье; оленьи и медвежьи меха из Ванахейма; яркие вендийские ткани — одеяние фей, — один взгляд на которые мог лишить женщину ее и без того невеликого разума… Несколько дней назад он сам торговал здесь, напрягая глотку, чтобы перекричать сотни других торговцев, призывно расхваливал свой товар: резные украшения из слоновой кости и кушитские благовония. Чтобы покончить с несвойственным ему занятием побыстрее, киммериец почти не торговался, охотно уступал в цене и разрешал богатым стигийкам подносить к носу каждый флакончик, чтобы выбрать наиболее пленительный запах.