Майкл Муркок - Призрачный город

— Странное что-то у тебя настроение. Боишься, тебе не обломится?

Халльнер не ответил, и Нильссон сказал нетерпеливо:

— Может быть, она думает, что на вершине горы безопаснее? Если повезет, скоро все узнаем. Ты готов идти?

Халльнер кивнул.

Они двинулись в молчании.

Теперь горная цепь была заметно ближе, и Халльпер мог разглядеть отдельные горы. Гора, к которой они направились, неясно вырисовывалась над другими, по казалась приземистой, тяжелой, даже более древней, чем все остальные.

На какое-то время им пришлось сосредоточить свое внимание па земле, по которой они шли, потому что то, что было у них под ногами, нечто большее, чем просто густая грязь, облепляло ботинки и грозило стащить их вниз, туда, где на большой глубине покоились останки доисторических ящеров.

Нилльсон говорил мало, и Халльпер был рад, что к нему не лезут с вопросами.

Казалось, что за последней зубчатой стеной гор находится конец света или что они уже не на Земле, а в каком-то вогнутом блюдце, где только деревья и озера, болота и холмы, а вокруг — горы.

У него было такое чувство, что земля эта настолько незыблема, настолько неуязвима, настолько далека от мест проживания людей, что он в первый раз полностью осознал, что ни людей, ни созданных ими вещей больше нет. Как будто они вообще никогда не существовали или же их колдовское влияние исчезло, не успев возникнуть.

Но сейчас, в первый раз после того, как услышал истерический голос по радио, он, гладя на высокую гору, тяжелой громадой возвышающуюся на фоне ледянисто-голубого неба, ощутил, как в нем опять зашевелилось старое чувство. Но это было уже другое чувство. Желание стало вершиной, наградой за молчание и покой, который ожидал в конце. Любопытство было стремлением найти причину причудливой окраски растительности на середине склона, а страха не было, ведь в этой загадочной стране не существовало неопределенности. Огромное, без стенок, чрево под бесконечным небом, в окружении богатства красок — синих, белых, коричневых и зеленых, — полностью отрезало их от разрушенного внешнего мира.

Это был засыпанный снегом рай, где сытые волки, бросив обглоданные скелеты добычи, жадно глотали чистую воду из речек. Пустыня, наполненная жизнью, с леммингами, северными оленями, росомахами, волками и даже медведями, с озерами, кишевшими пресноводной сельдью, и тихим воздухом, в котором было отчетливо слышно, как хлопает крыльями ястреб. Ночь не могла наступить, и поэтому возможные опасности, исходящие от дикой природы и не чувствующиеся в огромном мире, где хватало места для всего, никогда не могли стать реальностью.

Иногда они натыкались на убитого оленя, но, глядя па тусклые белые кости и изорванную шкуру, не испытывали ужаса, вообще никаких чувств не испытывали, ведь хотя убийца, росомаха, — жестокий хищник, совершающий убийства часто ради собственного удовольствия, она не понимает, что совершает преступление, поэтому его можно и не считать таковым.

Все здесь было независимым, определенным судьбой, обстоятельствами, но, поскольку природа не анализировала, а принимала себя и условия своего существования без вопросов, она оказалась совершеннее людей, которые, спотыкаясь, брели по этой суровой земле.

Наконец они подошли к поросшему травой склону подножия горы, и он задрожал от волнения, увидев, как она возвышается над ним, как на высоте постепенно исчезает трава, обнажая разбросанные в беспорядке камни, а еще выше — и камни исчезают над снежными шапками.

— Она бы выбрала самый легкий подъем, — решил Нильссон, глядя на карту, найденную им в лагере. — Значит, придется пройти через два снежных поля.

Они устроились отдохнуть на остатках травы. И он смотрел вниз, туда, где они шли, не в состоянии говорить или описать свои чувства. Здесь не было горизонта, со всех сторон были горы, а среди гор он видел реки и озера, покрытые деревьями холмы. Все это приобрело свежие, яркие оттенки, озера отражали красноту солнца и синеву неба, придавая им новые черты.

Он был рад, что они выбрали самый легкий подъем: у него не было никакого желания испытывать себя или тренироваться.

Какое-то время он чувствовал себя наполненным природой, готовым карабкаться наверх, потому что ему так хотелось и потому что вид, открывавшийся с вершины, наверняка дополнил бы его впечатления.

Они поднялись, и он подумал, что Нильссон чувствует совсем другое. Халльнер почти забыл о девушке.

Они начали карабкаться вверх. Это было утомительно, но не трудно: вначале подъем был некрутым, меньше сорока пяти градусов. Они подошли к первой снежной равнине, которая была чуть ниже, и осторожно, по с облегчением, спустились.