Андpе Олдмен - Ум на три дня

Лицо мудреца помертвело. С плюгавым нахалом он справился бы без особых усилий, но вот его спутник, человек явно дикий и, возможно, незнакомый с местными обычаями, представлялся гораздо большим затруднением.

— А ведомо ли тебе, гусеница, — гаркнул мудрец, стараясь придать голосу побольше устрашения, — что суфейский посох способен поражать нечестивцев, коими вы, как вижу, являетесь, Силой Небесной?!

— В ведомо ли тебе, о яхонт добромудрый, что существуют в мире воины столь закаленные, что не страшны им ни стрелы, ни копья, ни магические молнии? — уверенно парировал Ловкач. — Погляди на броню этого достойного юноши: она пробита во многих местах, но на теле его не осталось ран, могущих повредить его драгоценному здоровью. Хочу еще заметить, что сей воитель ни слова не понимает по-нашему, а явился он оттуда, где каждый берет себе, что ему захочется. И потом, кто тебе сказал, что мы собираемся учинить разбой? Мы воры, а не грабители, и дело, кое совершить намерены, угодно богам…

— Как прикажешь тебя понимать? — несколько растерянно спросил мудрец.

— Видишь ли, — деловито принялся объяснять Ши Шелам, — я, хоть и вор, но грамоту ведаю, так как собираюсь податься в ученики в какому-нибудь достойному суфею. Да вот хоть к тебе, если соизволишь. Прочел я в Заветах Митры, коим следуют все суфеи, равно как и мудрецы запада: "Что принадлежит одному, принадлежит всем", прочел и задумался. Выходит, все эти обили, купцы и прочая жирная публика живет не по-божески. Не хотят они делиться с ближним и все тут. И заключи я в сердце своем, что стану служить верой-правдой тому мудрецу, кто соблюдает Заветы. И служить буду к славе его. И открылось мне по милости богов, как сотворить сие благое дело…

Суфей уже смекнул, к чему тот клони. Еще он понял, что может с честью вывернутся из передряги. Замухрышка на удивление умен и красноречив, его не переговоришь. Не драться же, в самом деле, с этими разбойниками! Тем паче, что посох-то самый что ни на есть обычный, если не считать железного заостренного наконечника, но такое оружие против грозного варвара явно слабовато. А одежда — дело наживное…

— Одежда — дело наживное, — заливался тем временем Ловкач, — да не всякий с ней добровольно расстанется. Таковое деяние, соверши его кто, приведет души людей в восторг и умиление! Вот и мыслю я: ежели ты, о кувшин добродетели, поделишься с сирыми платьем своим, а сирые, придя, скажем, в Усмерас, станут рассказывать людям об этом духовном подвиге, не послужит ли сие к славе твоей? Не станут ли в другой раз люди охотно приглашать тебя на суд и праздники и щедро одаривать столь достойного во всех отношениях суфея?

Тут Конан, чтобы подавить душивший его смех, прокашлялся и смачно сплюнул себе под ноги.

Суфей сделал вид, что обдумывает слова Ловкача, хотя для себя уже все решил.

— В твоих речах усматриваю я жемчужное зерно, — молвил он степенно, прикидывая, где будет ловчее снять платье без особого ущерба для собственного благочестия. — Объясни мне лишь, на кой ляд сдался тебе мой свиток?

— А как же! — воскликнул Ловкач. — Сказано в Заветах: "Жизнь человеческая коротка есть…" Вот и не стану я терять драгоценное время, а стану я денно и нощно припадать к источнику мудрости.

Старец пожевал тонкими губами, потом изрек:

— Хоть ты и невзрачен с виду, но смышлен и достоин обучаться у суфея. Я отдам тебе свою одежду, посох и свиток, а когда ты разгласишь о моем деянии в Усмерасе, можешь вернуться, и я возьму тебя в ученики. Буду ждать тебя под этой скалой три дня и три ночи.

И он величественно направился в сторону могильника, лелея слабую надежду, что этот чудак с большой дороги и вправду чего доброго решил просветиться и, чем Бел не шутит, захочет возвратить присвоенное.

Ловкач устремился вслед за суфеем, выражая невнятными криками свой восторг и благодарение Митре за то, что встретил наконец достойного исполнителя Заветов Его, и вскоре скрылся вместе со своим будущим учителем за скалой.

Когда он появился, Конану снова пришлось кашлять и плеваться. Оранжевый тюрбан сидел на маленькой головке Ловкача, как горшок на огородном пугале, полы халата мели землю, а посох вздымался над головой на добрых два локтя. Деревянный футляр с мудреным свитком Ши водрузил на плечо, а под мышкой его алели туфли с загнутыми носами, слишком большие, чтобы украшать собой грязные ноги шадизарского воришки.

Приблизившись, Ловкач передал это богатство варвару и в изнеможении утер со лба пот.