Барри Хьюарт - Хроники Мастера Ли и Десятого Быка

«Только часть истины открыта мне, – словно говорил он. – Некоторые вещи я вижу, а некоторые – нет».

Если это было послание, то оно оказалось самой разумной вещью, которую мне пока удалось лицезреть в Пекине, поэтому я свернул и направился вниз по узкому переулку.

Знак был старым и потрепанным, и висел он над открытой дверью покосившейся бамбуковой хибары. Когда я робко ступил внутрь, то увидел разбитую мебель, груду расколоченной посуды на полу, а от запаха прокисшего вина у меня закружилась голова. Единственный обитатель сего неприглядного жилища храпел, лежа на грязном тюфяке.

Он был таким старым, что в это даже не верилось, весил, наверное, полданя, [4] Дань – мера веса, равная примерно 60 кг. а его хрупкие кости больше подошли бы какой-нибудь крупной птице. Пьяные мухи, пошатываясь, брели по лужам разлитого вина, легкомысленно ползали по лысому черепу почтенного старца, спотыкались о морщинистую кожу лица, больше походившую на рельефную карту Китая, и запутывались в дымчато-белой бороде. На губах хозяина хижины вздувались пузырьки слюны, а дыхание отдавало невыносимым смрадом.

Я вздохнул и уже повернулся к выходу, когда внезапно резко остановился и попытался совладать с дыханием.

Однажды видный посетитель нашего монастыря показал настоятелю золотой диплом, которым награждали ученых, занявших третье место на соревновании за степень цзиньши. [5] Цзиньши – высшая ученая степень, присуждаемая раз в три года на экзаменах в столице. В книгах я видел картинку, где был изображен серебряный диплом за второе место, но мне и в мечтах не могло пригрезиться, что я удостоюсь чести увидеть цветок.

Настоящий, не картинку. А он висел, прибитый гвоздем к столбу, прямо перед моими глазами. Я почтительно сдул с него пыль и прочитал, что семьдесят восемь лет назад некий Ли Као получил первое место среди всех ученых Китая и был назначен полноправным членом Императорской Академии Ханьлинь.

Я оставил розу в покое и недоуменно уставился на пьяницу, валяющегося на тюфяке. Неужели это великий Ли Као, чей выдающийся разум заставил империю пасть пред его ногами? Который был вознесен до высочайшей должности мандарина и чья могучая голова теперь служила подушкой для пьяных мух? Я стоял в хижине, остолбенев от удивления, а морщины на лице ученого начали вздыматься, словно волны серого, пораженного бурей моря. Появились два испещренных красными прожилками глаза, изо рта выскользнул длинный пятнистый язык и с видимой болью облизнул высохшие губы.

– Вина! – прохрипел старец.

Я поискал целый кувшин, но таковых поблизости не оказалось.

– Почтенный господин, боюсь, вино закончилось, – прозвучал мой вежливый ответ.

Его глаза со скрипом повернулись в сторону пожухшего кошеля, лежащего в луже.

– Денег! – захрипел он.

Я подобрал сумку и открыл ее.

– Почтенный господин, боюсь, деньги тоже кончились. Глаза старца закатились куда-то под лоб, и я решил переменить тему.

– Я имею честь обращаться к великому Ли Као, первейшему из всех ученых Китая? У меня есть проблема как раз для такого человека, но, к сожалению, все, что я могу заплатить – это пять тысяч медных монет, – грустно промолвил я.

Из рукава его одежды выскользнула рука, больше похожая на лапу.

– Давай! – раздался уже знакомый хрип.

Я протянул ему связку монет, пальцы старца сомкнулись вокруг денег в собственническом жесте, а потом разжались.

– Возьми эти пять тысяч медных монет, – произнес он, болезненно морщась, – и возвращайся как можно скорее со всем вином, которое сможешь купить.

– Слушаюсь, почтенный господин, – вздохнул я. Подобную работу я выполнял для дяди Нунга, причем больше, чем мне того хотелось бы, а потому мудро рассудил, что надо купить еще и еды. По возвращении я принес два маленьких кувшина вина, две маленьких чашки риса, заодно совершенно бесплатно обогатившись ценным уроком о том, какова же действительно цена медных монет. Я приподнял голову старика и влил вино ему в горло. Вскоре тот воспрянул духом, схватил кувшин и прикончил оставшуюся жидкость одним большим глотком. Длительная практика позволила мне подсунуть мудрецу чашку рисового отвара, пока он не понял, что это не вино. После еды щеки его порозовели, а, расправившись со вторым кувшином спиртного, старик уже самостоятельно потянулся за пищей.

– Ты кто? – произнес он, причмокивая рисом.