Александр Прозоров - Бремя богов

Наконец поток воинов иссяк. Дождавшись этого момента, великий Один наложил руку на нос корабля. Баркас превратился в щепочку, и бог войны спрятал ее в поясную сумку.

– Пошли…

К тому времени, когда северный гость и его валькирия добрались до торга, два десятка воинов уже успели выстроить египтян вдоль стен и теперь деловито обшаривали, снимая с горожан перстни и золотые цепочки. А невольник, столь долго дравшийся один против всех, сидел, весь мокрый, на плече недвижимого буро-зеленого великана.

– Однако, Викентий, ты совсем не торопился, – мрачно сообщил колдун.

– Как ты позвал, Степа, так сразу и примчался, – с широкой улыбкой развел руками великий Один. – Мне ведь еще людей погрузить нужно было, а им всем оружие расхватать. Помолился бы раньше, коли так припекло!

– Раньше не получилось, – мотнул головой колдун. – Я хотел вызвать сюда Нехбет с подружкой и хоть немного потрепать. Для пущей злобности.

– Самого-то не потрепали?

– Этот гад поломал мне все ребра… – поднялся навстречу спасителям молодой человек. – Надеюсь, они срастаются правильно.

– Старайся меньше дышать, и все будет тип-топ! – посоветовал великий Один, и обнял друга. – Мне ребра раз пять ломали, и ничего. Гипса никто не накладывал.

Степан от его приветствия только болезненно поморщился.

– И что теперь? – поинтересовалась девушка, прогуливаясь вокруг огромного тела.

– Мы убили верховного бога Египта, – пожал плечами колдун. – Этого нам точно никто не простит. Взбесятся все от мала до велика и кинутся сюда мстить, карать и истреблять.

– Этот что ли?! – ткнула указательными пальцами в толстяка валькирия. – Верховный бог?! А как же Ра, Осирис, и всякие прочие? Ну, типа Гора?

– Ох, Валентина, Валентина… Ты, как и большинство людей, слишком доверяешь внешней мишуре, совсем не интересуясь сутью вещей, – усмехнулся чародей. – Перед тобой лежит бог воды, повелитель Нила и отец фараонов. Если бы не разливы реки, приносящие влагу и плодородный ил, Египта не существовало бы вообще. Именно великий Хапи даровал жизнь всему здешнему народу и создал эту страну. Если ты вспомнишь корону фараонов, то на ней изображен орел. Это в честь Нехбет, жены Хапи и матери фараонов. Иногда на короне две головы, орла и кобры. Так царственные дети почитают Нехбет и ее лучшую подружку, Уаджит. Ну, эту парочку вы сегодня уже видели… – указал в небо Степан. – А Осирисы, Горы и всякие прочие Ра, это всего лишь мелкие божественные работяги, в поте лица своего таскающие по небу тяжеленное палящее солнце.

– То есть, ты почти два часа в одиночку сражался против трех богов и толпы смертных? – оглядел разоренный торг великий Один. – Степка, как тебе это удалось?

– Да как обычно! Ври, юли и не высовывайся. – Колдун щелкнул пальцами, и внезапно возле тела великана возникло сразу полтора десятка Степанов. Причем Валентина и Викентий тоже приняли облик колдуна.

– Неужели они не догадались? – спросил один из Степанов.

– Конечно, догадались, – ответили ему сверху. – И тогда я сделал вид, что мои чары рухнули…

Послышался щелчок пальцев, и из всех Степанов остался только один. Однако – на месте валькирии.

– Кто же тогда сломал тебе ребра? – сказал этот Степан девичьим голоском.

– Великий Хапи оказался криворуким недотыкомкой. – Чужой облик осыпался с девушки крупными кусками, а колдун обнаружился сидящим на груди мертвого бога. – Метился по моему призраку, а попал по мне, слепая тетеря. – Степан вздохнул и улыбнулся: – Зато Нехбет своей подружке едва голову не оторвала!

– Ты настоящий Локи! – восхищенно покачал головой Викентий. – Ловкий, хитроумный и многоликий! Бог веселья и обмана.

– Да… – согласился колдун. – Это просто беда!

– Почему «беда»? – не поняла валькирия.

– Вообще-то, – тяжко вздохнув, признался Степан. – Вообще-то, я очень старался стать Заратустрой.

На чердаке пахло мышами, пылью, смолой, тряпьем и гнилой бумагой. В общем – тухлой древней ветхостью, неудивительной для доходного дома полуторавекового возраста. На кровле – горбыль с разлохмаченным обзолом, поверх которого лежало гулкое кровельное железо; кирпичи в дымоходах невесть когда топившихся печей ныне потрескались и расслоились, по углам висел лохмотьями никому ненужный черный пергамин, на полу пылился толстый слой хрусткого керамзита…

Именно равномерный треск керамзита и выдал появление здесь рыжеволосой девушки лет семнадцати, пухленькой и круглолицей, с маленькими голубыми глазками под тонкими русыми бровями. В ее ушах поблескивали серебряные серьги с бесцветными гранеными камнями, подозрительно большая грудь распирала длинный синий свитер, а ноги прятались в аккуратно вытертые голубые джинсы.