Роберто Диоталлеви - Дыхание Смерти

— Или два покойника, — хмыкнул Кулл.

— Трусишь? — презрительно сощурился Керам. Слово это было безотказным средством, и тот, кому бросали в лицо такое обвинение, обычно вспыхивал, как порох, и кидался с головой в любое безрассудство. Но Кулл лишь усмехнулся:

— Ты сказал, что слышал обо мне, — произнес он.

— Я слышал, что Кулл из Атлантиды — отважный воин.

— Тот, кто ценит свое слово дешевле бабьих побрякушек, не ходит дорогой отважных, грабитель караванов. — Ладонь Кулла легла на рукоять топора, и это движение не осталось незамеченным.

— Будем драться, — добавил он.

На мгновение Керам, казалось, смутился, но почти сразу лицо его озарилось широкой белозубой улыбкой:

— Драться не будем, атлант. Керам не грабит своих. А что до «верного дела» — забудь о нем. На время. Дороги судьбы сплетают и расплетают звезды — так говорят свитки мудрости. И у нас, в Турании, не спорят с ними. Возможно, звезды еще раз сплетут наши дороги в одну, и тогда мы поговорим более откровенно.

С этими словами Керам повернулся спиной и пошел к каравану, совершенно не заботясь о том, что не видит вооруженного атланта. И Кулл подумал о том, что грабитель либо глуп (что сомнительно), либо слишком умен. Конечно, человек, который отверг его предложение, не станет бить в спину.

Кулл поспешил за ним на тот случай, если шайка не послушает предводителя. Однако его опасения оказались напрасными. Несколько повелительных слов, брошенных Керамом, остудили горячие головы. Та троица, один из которых щеголял огромным синим носом, похожим на крупную сливу, поогрызалась, но возражать не посмела. Видно в том, что рассказывали люди о Кераме, было много правды. Через некоторое время разбойники скрылись за горизонтом, и купцы, словно сбросив оцепенение, заговорили все разом. Чудесное избавление от разбойников вознесло Кулла на такую высоту, что атлант начал смутно надеяться на повышение обещанной платы. Впрочем, на этот счет, зная Ашада, можно было не обольщаться. После короткой остановки караван снова тронулся в путь, среди барханов, почти белых в косых лучах солнца, в море сыпучих песков, вслед за ветром.

Ночью над пустыней висят близкие, почти ручные звезды. Кажется, стоит лишь протянуть руку — и в ней окажется таинственно мерцающий хрустальный сосуд, наполненный светом, благодать богов, песня вечности, красота мира. На многие лиги простираются пески с горбами барханов, и кажется в темноте, что вокруг колодца на тропе расположился караван исполинских верблюдов, которые спят чутко и тревожно, и их глубокое дыхание иногда слегка шевелит горбы. Может быть, это только чудится в темноте под звездным небом. А может быть, пустыня действительно дышит.

Пески бесконечны, как время, и жестоки, как жизнь, и прекрасны, как вечные звезды над ними, и непредсказуемы. Как женский каприз, и незыблемы, как небесный свод.

Маленький караван расположился на ночлег. Сняв с усталых животных поклажу, напоили верблюдов. По давней традиции, неизвестно где и кем установленной, но свято хранимой, ночевку торжественно «огородили» веревкой из конского волоса. Считалось, что эту преграду не могут преодолеть ядовитые пауки и змеи. Купцы и погонщики слепо верили этой легенде и улеглись спать в огороженном пространстве так же спокойно, как у себя дома. Кулл не спал, хотя очередь сторожить была в общем-то не его. Просто отчего-то не спалось. Странное чувство овладело Кулл ом. Он знал эти бескрайние и непредсказуемые пески почти так же хорошо, как родные горы. Знал слишком хорошо, чтобы спать спокойно. Например, в отличие от наивных погонщиков и суеверных купцов, Кулл знал совершенно точно, что, если какой-нибудь гюрзе взбредет в голову полакомиться верблюжьим молоком, она минует волосяную веревку совершенно свободно и горе тому, кто окажется у нее на пути, да еще шевельнется не вовремя. И

Кулл всматривался в ночную тьму, понимая, впрочем, что не его глазам увидеть крадущуюся в ночи змею и не его ушам услышать слабый звук трущегося о песок гибкого тела. Понимал он и то, что встревожили его и прогнали сон не змеи с пауками, а мысли, которые подчас бывают такими же смертельно опасными и умеют подкрадываться так же неуловимо.

Дневное происшествие не волновало Кулла. Он бывал в переделках и поопаснее. Одни из них оставили на теле его страшноватые отметины, другие не оставили ничего, даже воспоминаний. «Хочешь жить — умей забывать» — так гласили кстати помянутые Керамом свитки мудрости. Кулл умел забывать, но лишь тогда, когда дело закончено. Эта встреча, Кулл чувствовал это, должна была иметь продолжение.