Роберт Говард - Королева черного побережья

Силы оставили Конана. Медленно побрел он к галерее. На ее мачте что-то висело, поблескивая в слабом свете, точно слоновая кость. Онемев, смотрел Конан в мертвое лицо Королевы Черного Побережья. Стройную длинную шею Белит сдавил шнур из пурпурных драгоценных камней, которые в серых сумерках казались застывшими каплями крови.

Черные тени его окружили, Зубы оскалили черные пасти И как вода, лилась кровь.

Но поднялась из мрачной бездны Та, чья любовь сильнее смерти Что б прилететь на его зов.

Песнь о Белит

Джунгли черными руками сжимали руины города. Луна еще не взошла. Звезды, как пылинки янтаря, блестели на небе, которое, казалось, застыло в ужасе перед царством смерти. На ступенях пирамиды среди рухнувших колонн сидел, словно железная статуя, Конан из Киммерии, опершись подбородком на могучие кулаки. Из темноты доносились звуки крадущихся шагов, блестели красные глаза. А вокруг лежали мертвецы…

На палубе «Тигрицы», закутанная в алый плащ Конана вечным сном спала Белит. Спала, как настоящая королева, посреди рассыпных драгоценностей, шелка, златотканых одежд, слитков серебра и золотых монет — все, что осталось от зловещего клада из проклятого города, который Конан с проклятием швырнул в воды Заркхебы.

Он сидел на ступенях пирамиды, поджидая невидимых врагов. Черная ярость изгнала без остатка страх из его сердца. Он уже не сомневался в том, что сны его были вещими. Отряд Нгоро, ослепленный ужасом, сорвались в пропасть. Сам Нгоро, спасся от гибели, но не от безумия. Тогда же, или чуть раньше, были уничтожены и все остальные пираты.

Конан не недоумевал, зачем его пощадили? Разве только хозяин джунглей намеревался подольше помучить его страхом и пытками. Похоже было на то. Доказательство — петля на шее Белит. Неизвестный враг стремился довести его душевные муки до предела, сначала показав судьбу его товарищей. От этой мысли глаза Конана запылали ледяным огнем.

Поднялась луна. Ее лучи высекли искры из рогатого шлема киммерийца. Не было слышно ни звука. Джунгли затаили дыхание, а воздух сгустился от напряжения. Ступени пирамиды были обращены к джунглям. Конан сжимал в руках шемитский лук, положив рядом колчан, набитый стрелами.

Что-то шевельнулось в темноте и в лунном свете Конан увидел очертания звериных голов. Они выскочили из мрака, огромные и гибкие, прижимающиеся к земле — двадцать громадных, пятнистых гиен.

«Двадцать? — подумал Конан. — Значит копья пиратов все-таки успели собрать свою жатву!»

Он до отказа натянул тетиву, она застонала, освобождаясь, и огненноглазая тварь, высоко подпрыгнув, рухнула на землю. Остальные без колебаний устремились к пирамиде, хотя смертельным дождем навстречу им летели стрелы, посылаемые стальной рукой киммерийца, силу которого удесятерила ненависть, раскаленная, как огонь Ада. Конан ни разу не промахнулся в боевом безумии. Воздух был наполнен свистящей смертью. Меньше половины тварей добрались до ступеней…

Глядя в их горящие глаза, Конан понял, что имеет дело не с животными. Они выделяли ауру зла, такую же ощутимую, как и испарения от покрытого трупами болота. Он даже не мог предположить, какое дьявольское колдовство вызвало их к жизни, но твердо знал, что столкнулся с магией более черной и могущественной, чем магия Колодца Скелоса.

Конан вскочил и послал последнюю стрелу в мохнатое тело, метнувшееся к его горлу и сатанинская бестия, скорчившись в прыжке, рухнула, простреленная навылет. И тут налетел остаток своры. Молниеносные удары меча рассекли пополам трех тварей, но три оставшихся свалили киммерийца с ног. Он успел размозжить череп одной из них рукоятью, а затем отбросив меч, схватил за глотки последних двух, кусающих и рвущих его тело. Только панцирь спас киммерийца от верной смерти. Он чуть не задохнулся от мерзкой вони, испускаемой бестиями, глаза его заливал пот. В следующее мгновение рука Конана разорвала горло одного оборотня, а другая, промахнувшись, раздавила лапу другого. Короткий, до ужаса человеческий стон вырвался из пасти искалеченной твари. Пораженный этим, Конан ослабил хватку.

Гиена с разорванной глоткой, брызгая кровью, вдруг кинулась на воина в последней дикой судороге и сомкнула клыки на его шее. Но прежде чем Конан почувствовал боль, она упала замертво. Другая же, прыгая на трех лапах, вцепилась киммерийцу в живот, да так, что прокусила пару пластин. Конан огромным усилием поднял над собой большое извивающееся тело и на мгновение застыл. Смрад, вырывающийся из пасти гиены, вызвал у него приступ тошноты, клыки щелкали у самой шеи. Рывок — и со страшной силой он швырнул бестию на каменные плиты.