И, раз за разом находя удовлетворение в работе, раз за разом из пестрого хаоса линий и красок создавая гармонию очередного своего триумфа, так никогда и не ощутил он полноты этого чувства. Какая-то внутренняя нестыковка, дисбаланс, какой-то микроскопический заусенец не позволял краям двух половинок его сущности сомкнуться в великолепии единого целого.
В мире, где случайность имеет ту же силу, что и закономерность, счастье – лишь призрак, лишь мечта, и жизнь его коротка и непрочна, ничтожна по сравнению с тем могучим конгломератом сил, что обусловили его генезис.
Небеса недосягаемы, а в человеческий гений Ленский давным-давно не верил. Все, что было придумано кем-то или рождено его, Ленского, фантазией, даже если и выглядело образцово надежным и продуманным, тем не менее, носило едва заметный, неразличимый человеском изъян. И пусть замысел производил впечатление строения, сооруженного на века, и пусть вероятность его крушения составляла какие-то ничтожные доли процента, все равно, и в этом случае на нем лежала печать обреченности.
Словно где-то глубоко, невидимая для постороннего глаза, притаилась в нем готовность разрушиться при легчайшем дуновении ветерка, неизвестно откуда взявшегося и подкравшегося в самый неподходящий момент. Того самого ветерка, которого и быть не должно, вероятность возникновения которого вполне укладывалась в те самые ничтожные, микроскопически малые проценты допустимости.
Во всем виделось Ленскому присутствие некой слабости, некой незавершенности, словно скрытой уступки, предоставленной людьми игре провидения. Предоставленной по взаимному и негласному умолчанию, будто когда-то, в ветхозаветные времена человечество обманом принудили играть по заведомо невыгодным правилам, и до сих пор это унизительное условие остается в силе.
В этой тщательно замаскированной, лицемерной фальши, виделась Ленскому самая большая, самая обидная несправедливость в мире. Мысль о том, что совершенство украдено у людей, что оно для них навсегда недоступно, безмерно угнетала его.
Вот и сейчас, несовершенство конструкции, построенной Башаевым, заставляло его болезненно напрягаться. Откровенно слабых мест в ней было много, даже слишком много, чтобы назвать это построение планом, но разве энтропия не позволяет достичь порядка?
– Это все Башаев, Абдул-Гамид был лишь разменной монетой, лишь приманкой для тебя в его игре, – говорила Кэти, меланхолично накручивая прядь волос на палец. – Это он нашел меня и познакомил с Абдул-Гамидом. Я и не знаю, кто он и откуда взялся, но главной его целью был ты. Я знакома с ним уже больше года и все время он только и говорил, что о тебе. Он бредил тобой. Все время твердил, что должен убить тебя, во что бы то ни стало, что ты – исчадие ада и все такое. Это был страшный человек! Скрытный, непредсказуемый, злопамятный.
Однажды я застала его во время странного обряда. Вокруг него горело много свечей, пахло чем-то неприятным, а он разложил перед собой какие-то предметы и читал вслух из толстой старинной книги. Когда я вошла, он был так увлечен, что даже не заметил моего присутствия. Я подумала, что все так и надо и в шутку спросила, не вызывает ли он черта, но он рассвирепел и кинулся на меня, как зверь. Я долго потом в себя придти не могла! Как вспомню его безжизненные глаза, уставленные в книгу, трупный оскал на лице, меня дрожь охватывает. – она зябко поежилась.
– Откуда ты взялась? – Ленский всмотрелся в ее силуэт, теряющийся в белесом свете наступающего дня.
Пространство все так же дрожало изменчивым светом, словно фресками времени, колышась его неверными повторениями.
– Я и сама не знаю, – Кэти тихо засмеялась. – Родилась здесь, в Москве, потом мама куда-то пропала, и ее родители, мои бабушка и дедушка, забрали меня к себе, в Душанбе. Там я и выросла.
– А про бордель – правда?
Девушка опустила взгляд, и Ленский почувствовал, как фрески онемели, застыв растерянными призраками.
– Наполовину. – Кэти неловко поправила волосы. – Меня уже везли в Турцию, но в последний момент Башаев снял меня с парома. Для этого ему пришлось организовать целую полицейскую облаву. Почему-то его интересовала исключительно одна я.
Пространство тихо, едва заметно качнулось, плескаясь оттенками света, будто кинолента, складывая очертания изображений в живую мозаику яви.
– А на паром как ты попала?
– Меня продали. – Кэти говорила едва слышно, не поднимая головы. – Какой-то дальний родственник. Он приехал, чтобы поживиться чем-нибудь после смерти моих родных, а из имущества оставались только одни долги. Вот я и поехала в Турцию. Я должна была стать очередной женой какого-нибудь шейха или принца.
Читать дальше