Святослав Логинов: Родница

Вода вскипела, но Петр и чаю пить не стал, как был голодный, собрал инструмент и отправился на работу.

Давешний старик говорил, что концы у бревен надо бы просмолить, а то загниют во влажной земле. Вар развести горячей соляркой и мочальным квачом как следует промазать основания бревен. Ничего такого у Петра не было, да и не хотелось у источника вонь разводить. А теперь и вовсе самая мысль о смолении стала противной. Пусть черти в аду смолой мажут, а тут с Божьей помощью и так постоит.

Оказалось, что бревно стоймя стоять не желает. Оно заваливалось на сторону и норовило вывернуться из ямы. Пока его держишь двумя руками, так оно ровно стоит, а чуть отпустишь, чтобы взяться за лопату, так его и перекосило. Поневоле пожалеешь о предложенной дедом помощи. Петр вздохнул и вновь принялся сражаться с непокорным бревном. Вспомнилось поучение, что слыхал в молодые годы: «С бревном не дерись, ты его сломаешь – ничего хорошего не будет, оно тебя сломает – тоже хорошего не будет».

Наконец придумал, как быть. Натаскал к яме выкопанные камни, установил бревно ровно и ногой посбрасывал камни в яму, заклинив бревно. Потом засыпал вокруг землей и как следует притоптал. Бревно встало хлипко, качалось, если нажать посильнее, но не падало. Ничего, когда с другими бревнами сцепится, будет прочно.

«Строишь дом на песке, – шепнул лукавый, – будет ветер, и повалится». Но Петр отмахнулся от несвоевременной мысли. Дьявол – ловкий богослов и любит цитировать Писание. Искусительные мысли слушать, так и вовсе ничего делать не надо: пусть тянется, как от века заведено.

Оказалось, что камней, которых было так много, пока вытаскивал их из ям, остро не хватает для того, чтобы эту же яму ими бутить. Петр попробовал расколоть валун, который они со стариком выволокли наружу, но ничего, кроме мелкой крошки, не получалось. Пошел искать камни по округе, но тоже толку не добился. Вроде бы и камней много, но все не того калибра. Или глыбы, какие не то чтобы поднять, катить не можно, или сущая мелочь. А когда, отыскав пару подходящих камушков, вернулся к недостроенной купальне, увидал первых посетителей. Богомольцами их назвать было трудновато, именно посетители или экскурсанты, других слов нет. Двое парней и девица в шортиках и топике на голое тело.

Девица смотрела в купель, презрительно выпятив губу.

– Говорили, вода чистая, а она вон какая мутная. И символ этот фаллический торчит.

Один из парней подошел к столбу, качнул, сильно накренив. Хорошо хоть, вовсе не выворотил. Ломать-то, оно не строить.

Петр бросил принесенный камень, молча принялся поправлять попорченное. Парень отвернулся, словно он тут ни при чем. Девица погремела кроссовкой по рифленому железу, потом отошла, набросив на лицо скучающее выражение. Парни направились вслед за ней. Потусовались у криницы и, наконец, не попив воды и не вымыв физиономий, убрались с глаз долой.

И ради этих стараться…

Петр вернулся в келейку и встал на молитву, смиряя прилив раздражения и гордыни. А столб так и остался стоять одиноко, в этот день Петр уже за стройку не брался.

Келья досталась Петру от прошлого схимника. Избушка об одном оконце, что смотрело в сторону источника. Рядом часовня – не часовня, а, скорее, шатровый навес, без пола и стен. Навес прикрывал пару новодельных икон, которые тем не менее святотатцы умудрялись чуть не ежегодно воровать. Петр пробовал прибивать образа гвоздями – так их вместе с гвоздями уносили, выдрав фомкой с законного места. Вот и гадай, зачем такой образ похитителю нужен? Молиться перед ним нельзя, после того как он такое надругательство претерпел. Не понимал этого Петр, и любви к людям непонимание не добавляло.

В келье были мазаная печка, топчан для спанья, образа в углу (эти покамест никто не воровал) и стол, за которым Петр трапезничал и там же читал Евангелие. Топчан был покрыт тюфяком, набитым сеном. Сено ежегодно обновлялось, и первое время Петру было неудобно лежать, сильный запах сухой травы тревожил по ночам и будоражил фантазию.

Ночью спал плохо, неосознанно прислушиваясь к внешним шумам. И дождался-таки, проснувшись в то самое мгновение, когда звонкий хохот взбудоражил мирное течение ночи.

Поднялся, не зажигая света, приник к окошку.

Июльская ночь уже темна, но не настолько, чтобы ничего не разбирать окрест. Небо светлое, на каком лишь самые крупные звезды обозначены, на фоне неба вырисовываются контуры деревьев, да и на земле всякая мелочь как бы видна, хотя и ускользает от внимательного взора. За эту обманность не любил Петр летнюю ночь. Как мог, загораживался занавесками, палил перед образами лампаду, а на улицу старался не выходить и не смотреть. А то ведь иной раз такое померещиться может, что хуже искусительного сна.