Стивен Эриксон: Пыль грез. Том 1

А дух и без того уже устал, ужасно устал от странствий.

К закату Бадаль заставила себя забраться на древний эланский курган с деревом – серые листья затрепетали, – и, обернувшись, взглянула на восток, на пройденную сегодня часть нескончаемого пути. За раскинувшимся лагерем она видела волнистую линию тел, уходящую до горизонта. Сегодня выдался особенно тяжелый день: очень жаркий, очень сухой. Вода попалась лишь раз – грязное, кишащее паразитами болотце с гниющими трупиками насекомых – и на вкус напоминала дохлую рыбу.

Бадаль долго стояла, глядя на костлявую длинную Змейку. Тех, кто падал, не оттаскивали в сторону, а просто шли по ним или обходили; и путь стал дорогой плоти и костей. Костлявая Змейка. Чал Манагал – на языке эланов.

Она дунула, отгоняя облепивших ее губы мух.

И прочитала еще один стих:

Машины были покрыты маслянистой пылью, которая поблескивала, когда по ней скользил слабый свет лампы. Калит тяжело дышала, спеша по узкому коридору, то и дело уклоняясь от свисающих с потолка черных узловатых шлангов. Нос и горло саднило от металлического привкуса спертого, неподвижного воздуха. Посреди разверстого чрева Корня она чувствовала себя словно в осаде неведомых, безграничных сплетений ужасных тайн. И все же эти неосвещенные, заброшенные коридоры стали ее любимым прибежищем – она прекрасно понимала, что ее выбор продиктован многочисленными самообвинениями.

Корень звал потерянных, а Калит в самом деле была потеряна. Не в бесчисленных извилистых коридорах, не в громадных залах тихих, застывших машин, среди дыр в полу, не прикрытых плитами, среди хаоса металла и шлангов, торчащих из не закрытых панелями стен – нет, за месяцы блужданий она нашла безопасный путь. Все дело в беспомощном, безнадежном замешательстве, охватившем ее дух. Калит – не та, кем ее хотят видеть, и переубедить кого-либо невозможно.

Она родилась в племени на равнине Элан. Там выросла – из ребенка в девушку, из девушки в женщину – и ничем не выделялась, не обладая никаким даром или неожиданным талантом. Замуж вышла совсем юной, через месяц после первой крови. Родила трех детей. Она почти любила мужа и мирилась с его легким разочарованием, когда красота юности сменилась усталостью материнства. И жила, честно сказать, той же жизнью, что прожила ее мать, вполне представляя – без всякого ясновидения – все, что ждет впереди: медленное увядание тела, потерю гибкости, все более глубокие морщины на лице, обвисшие груди и беспощадно слабый мочевой пузырь. Однажды она не сможет ходить, и племя бросит ее умирать в одиночестве, ведь все умирают в одиночестве, так было всегда. Эланы понимают больше, чем оседлые народы Коланса с их могилами и погребальными дарами, со слугами и советниками, которым перерезают горло и укладывают в проходе к склепу – слугами за пределом жизни, слугами в вечности.

Все равно каждый умирает в одиночестве. Простая истина, ее не следует бояться. Духи, прежде чем вынести приговор, ждут, что человек – в одиночестве умирания – сам вынесет приговор себе, прожитой жизни; и если обретет покой, то и духи явят милосердие. Если же бешеной кобылой брыкается больная совесть, духи знают, что делать. Наедине с собой душа не может лгать.

Это жизнь. Совсем не идеальная, немного несчастливая. Из нее можно слепить какое-то подобие достойной жизни, даже если выйдет нечто бесформенное и бессмысленное.

Калит не была ведьмой. У нее не было духа шамана, так что ей не стать наездницей Крапчатого Скакуна. И когда пришел конец ее жизни и жизни ее народа – в то утро ужаса и насилия, – у нее остался только позорный эгоизм: не хотелось умирать, хотелось сбежать от всего.

Это никак не сочтешь достоинством.

Достоинств у нее не было.

Дойдя до центральной спиральной лестницы – со ступеньками слишком низкими, слишком широкими для человеческих ступней, – она начала подъем, дыша все громче, поднимаясь этаж за этажом, прочь от Корня, к нижним палатам Питальни, где воспользовалась подъемной платформой, вознесшей ее по вертикальной шахте мимо бурлящих чанов с грибами, мимо загончиков, набитых ортенами и гришолами, и остановившейся на нижнем уровне Утробы. Здесь Калит накрыла какофония молодняка: шипение и крики боли во время ужасных операций – ведь горькая судьба предопределена; и, немного отдышавшись, она поспешила дальше по этажам ужасного шума, вони отходов и паники, блестящей, как масло, на шкурах извивающихся со всех сторон фигур – фигур, на которые она избегала смотреть, зажав ладонями уши.