Джон Краули: Маленький, большой, или Парламент фейри

Когда я думаю, как представить «Маленького, большого» русским читателям, мои пробелы становятся еще более очевидными. Могу ли я сравнить книгу с каким-нибудь из русских романов, если я читал их только по-английски? Когда впервые вышла «Ада, или Радости страсти» Владимира Набокова, я немедленно ее проглотил, поскольку с юных лет любил его англоязычные романы, и испытал шок узнавания: две сестры, из которых одна более хрупкая; мужчина, любящий обеих; параллельный мир, куда можно заглянуть при помощи особых средств (хотя при этом не обязательно в него верить); стоящий среди волшебно нетронутой природы большой дом, где обитает разветвленная и состоятельная семья; сложный стиль, полный аллюзий; и даже подзаголовок, – все это было в моем романе, который тогда как раз возникал. Но действительно ли эти книги похожи? Будет ли русским читателям полезно узнать, что мой роман несколько схож с набоковским? Вряд ли. И конечно, «Ада» во многих отношениях – не русский роман.

То, что для меня важнее всего в литературе, боюсь, легче всего теряется в переводе: тонкости, нюансы, постоянное отражение одних слов в других, связанных с ними по смыслу, звуку, контекстам, но имеющих иные оттенки; опора на культурную память читателя о рассказах, стихотворениях, детских песенках и архаичных оборотах; словом, все, что более связано с языком, чем с фабулой или сюжетом. Наверное, я никогда не узнаю, что́ из этого может пережить перевод; я только верю, что это возможно. Если я восхищаюсь Гоголем, Прустом и Кафкой – хотя иначе, нежели те, кому доступны оригиналы со всеми их оттенками, – значит я могу надеяться, что читатели испытают нечто подобное, взяв в руки и мою книгу.

Родители не любят признавать, что кого-то из своих детей любят больше других, считают умнее или симпатичнее, – так же и писатели редко сознаются, что среди всего ими написанного у них есть любимая книга, та, которую они считают лучшей: а ведь она неизбежно существует, и не обязательно это последняя или будущая. Благодаря «Маленькому, большому» я открыл, насколько далеко простираются мои писательские возможности; для большинства читателей это пока что моя лучшая книга – по крайней мере, та, о которой они теплее всего отзываются. Я должен буду дойти до тех же пределов (по моей оценке), чтобы создать что-то равноценное.

Я начал обдумывать эту книгу (вернее, книгу, которая станет ею) летом или осенью 1969 года, а закончил в 1978-м. Первоначально мне представлялось что-то вроде долгой семейной хроники, которая не будет брать исток в прошлом и подбираться к современности, а начнется примерно в наши дни и уйдет в далекое будущее. В книге осталось кое-что от первоначального импульса, но он заслонен другими темами, которые возникли гораздо позже, в процессе работы, – к примеру, идеей религии, связанной с фейри. Марианн Мур определяла стихи как «воображаемые сады с настоящими жабами»; я подумал, что сто́ит создать воображаемый сад, в глубине которого скрываются настоящие фейри.

Я наткнулся на персидскую притчу под названием «Парламент птиц», и она предоставила в мое распоряжение сюжет, замечательно – сверхъестественно! – подходящий к тому, что я уже придумал.

Наконец, я забавлялся идеей рассказа или цикла рассказов о могущественном маге, который, подобно частному детективу, расследует преступления и разгадывает космогонические, эпохальные загадки – например, дело о пробуждении спящего императора; что-то в этом роде.

И вот – не вполне по моей воле – все эти импульсы сталкивались и смешивались; я пытался связать их веревками и лентами литературных приемов, какие никогда прежде не применял; и наконец увидел, что моя книга стройно и трогательно замыкается на саму себя. Осталось только записать ее. Когда я начал создавать мою семью, среди первых образов был и такой: человек собирает свою семейную жизнь в саквояж и отправляется в последнее путешествие; лет восемь спустя я записал эту сцену, близкую (наконец-то!) к финалу книги – той книги, которую вы держите в руках.

Однажды июньским днем 19… года молодой человек неспешным шагом шел из огромного Города на север по направлению к небольшому местечку под названием Эджвуд, слышать о котором он слышал, а бывать там – не бывал. Юношу звали Смоки Барнабл, в Эджвуде ему предстояло жениться; то, что он шел пешком, а не ехал, было одним из условий его прибытия в Эджвуд.