Array Коллектив авторов: Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад

Это ему кое на что намекнуло – келья да проходы из нее. И тут он вспомнил: как в бою вспорол человеку живот саблей, а потом увидел себя будто в животе у того человека, как глядит он на сияющие потроха того человека, а те лежат перед ними обоими на земле и бьются. И, будто принесло его этими мыслями, явился пред солдатом огромный синий пес, и сторожил он золотой сундук, полный денег.

А глаза у пса здоровенные, как снежные шары, сияли они и плескались водянистым огнем, но ведьма не наврала: видал солдат много разного, и мало что его тревожило. Ему и вспоминать не пришлось ее наставления – будто рядом с ним она, будто чует он ее через веревку. Бросай мамкину юбку, живи своим умом! Так люди ему говорили, когда он дрова для матери колол, об этом он и думал, когда шел в армию, – оно и пришло ему на ум, а не ведьма вовсе, когда подмигнул он здоровенному псу, и пес лег и склонил голову набок, и снег в глазах у него осел, в одном – на Эйфелеву башню, а в глубине другого – на Золотую пирамиду, и дал он солдату открыть сундук и набить карманы векселями.

Вот те на. Векселя. Придется ему, что ли, изображать кого-то, чтобы получить по ним деньги? Всю жизнь ему, что ли, мотаться в костюме из акульей кожи от должника к должнику и вытрясать из них долги? Это ж прям работа, а не волшебство, но все же путь к деньгам, хоть и извилистый. Солдат глянул на учтивого пса. «Твоя взяла», – сказал солдат, но карманы векселями все-таки набил. Пес башкой покачал, и внутри у шаров пошел снег и осел на Статуе Свободы и Великой китайской стене, видимой словно бы издалека. Но тут громадные песьи веки смежились, и свет померк.

Солдат растерялся и рассердился, почуял, будто его предали. Впотьмах запаниковал. Потянулся было подергать за веревку, собрался уже подняться да высказать все ведьме, но тут келья посветлела – на сей раз снизу, тугими веерными столбами, как из-под тени взлетающего самолета, и вздыбился перед ним пес еще громадней, еще синéе; этот пробудился бурчливо ото сна, зевая и потягиваясь, здоровенные лопатки зашевелились будто горы во времени, а глаза огромные, все равно что купол у капитолия, и волшба светилась из-под век, а те поднялись – и света прибавилось. Этот пес был такой великий, что голова его уперлась в свод, но и келья точно раздалась вся, чтобы вместить его и глаза его, и солдата пробрало дрожью до самых сапог. Ум у него опустел, и лишь по счастливой – или божественной – случайности моргнул он.

Пес сторожил драгоценности, которые солдату еще только предстояло заложить, и все же так на них глядеть красиво, и столько в них историй про края, откуда они родом, золотые иконы, на некоторых – стихи или имена семей или предков их на бесчисленных языках и символах. Браслеты и броши, часы и запонки, отголоски довольных людей за ними, хороших времен, о каких рассказать не грех, утоленных страстей. Всё вещи, какие люди хотели себе, создали или получили.

Вытряс солдат векселя и увешал себе шею и руки драгоценностями. Наваливал их на себя кучами – вещицы отделанные, отдельные, так, чтоб человек сквозь них сиял. Что-то было такое в их весе у него на голой шее, тяжесть, потянувшая к земле его члены, – почуял он свое величие, ощутил, каково это – владеть всем этим, наследовать всем. Одна вещь затмевала другую, и все они будто стали одинаковые – пряди стольких жизней, и, пусть лишь на миг, солдату помстилось, что любая такая жизнь могла быть его.

Что он рассчитывал обресть в конце пути?

Объятья матери или смерть ее?

Пес номер три. Глаза – как планеты, одна опоясана кольцами, а другая с огромным красным пятном, что плавало в ней газообразно. Галлюцинаторный обширный свет, свет, исполненный огнем и призраками. До того свет дробный и мерцающий, что солдат зажмурил глаза и даже дыханье задержал – в ужасе, а ум его терзали кошмары, несколько разом: детские (в него тыкали палками), военные (в него тыкали саблями) и той девочки в потемневшем радужном платье, и как сделал он, что хотел, и синий трехголовый пес за его беззаконие рвет его в куски, а девочку спасает, несет в укрытие, девочка на спине синего пса, держит на коленях белую собачонку с воротом, и оба смотрят через плечо и пятятся, а он смотрит, как они пятятся, косится на члены свои, развешанные по деревьям леса, что вокруг, и все это промелькнуло в голове у него, да и много другого, покуда не напугался он мира под своими веками, а равно и чудища, что пред ним, и только из-за этого равенства открыл он глаза и увидел пса, лежавшего послушно, как океан, видимый из космоса, яростный, однако ж далекий, и совершенно довольный сам по себе.