Джек Лондон: Письма Кэмптона — Уэсу

Человек может заполнить свою жизнь какими-либо интересами до такой степени, что все остальное вытесняется из его души. Ты так и поступил. Как чеботарь, который остается только чеботарем, учитель, который является лишь педагогом, или врач, занимающийся только вопросами патологии, — ты являешься фанатиком текста. Ты трудишься над разработкой идеи, идеи подбора, — так я понял, — и ты пользуешься ею, как раб. Когда человек видит, что он не может иметь дела с нефтью, будучи не в состоянии пропитаться насквозь ее запахом, ему следует заняться чем-нибудь иным. Каждый человек обязан охранять цельность своей личности и следить за собой, чтобы не обратиться в машину и чтобы внешний мир не оказал давления на его внутреннюю сущность. Природа охраняет тип, но каждая особь сама должна охранять себя. Силен тот, кто чувствителен к малейшим изменениям окружающей среды и отзывается на них; но реагировать на них он должен по-своему, поддерживая и укрепляя свою личность и становясь с каждым прожитым годом все более самим собой. Он обладает жизненной силой, не позволяющей ему атрофировать ни одно из своих свойств и настаивающей на его отличии от всех других людей. Я в твоем письме нахожу лишь решение остановиться в своем развитии, словно у тебя больше нет сил ни на что, кроме твоих книг и теорий! Ты становишься рабом мелкой буквы и называешь это шагом вперед, к новым временам. «Крестовый поход продолжается», — говоришь ты. Коронационные обряды для толпы и уничтожение предрассудков! Я с радостью протягиваю тебе руку. Радость — нечестивое поклонение фетишу; но ведь и страдание по поводу того, что нет радости, тоже уважение к фетишу. Твоя вера гремит: «Ты не должен!» Любви нет места в современности, как нет места чувствам слишком личным и индивидуальным. Но что же проповедуют апостолы юной мысли, если не право человека на все в мире, и на что же послужит людям мир, если жизнь будет лишена любви и романтизма?

Я недоволен тем, что ты хочешь жить той жизнью, которой принуждены жить другие. Тебе следовало бы оставаться избранником, аристократом. Фердинанд Лассаль всегда тщательно одевался, отправляясь на рабочие собрания, в надежде, что это напомнит рабочим о существовании лучшего мира, чем тот, в котором они живут. Ты принадлежишь к избранным, Герберт! На тебе лежит обязанность сделать свою жизнь прекрасной. Я знаю, что ты со мною не согласен. Ты не веришь, что любовь — закон, управляющий свободой и жизнью. Раб своей теории, восставший против закона, ты губишь свою душу и подвергаешь опасности душу другого человека.

«Тише! Тише!» — говорю я себе. Старая боль и обида поднимаются в душе, и я становлюсь резок. Моя вспышка может лишь укрепить тебя в убеждении, что моя точка зрения не основывается на рациональной правоте, которую ты считаешь столь существенной, и что поэтому она нежизненна. Я хочу спокойно установить, что нельзя вступать в брак без любви, «для продолжения рода»… Нечего сказать, это звучит хорошо в твоих устах! Ты отстраняешь от себя вскормившую тебя тысячелетнюю цивилизацию, отдаешь свое преимущество индивидуума, высоко стоящего на лестнице развития, и, подчиняясь инстинкту, выполняешь функцию? Ты говоришь: «Эти мужчины и женщины вступают в брак, и жизнь пойдет тем же порядком, как она шла до того. Перемешайте их всех, и ничто на свете не изменится».

И ты удовлетворен. Ты не чувствуешь потребности в чем-то ином, отличном от этих рамок.

Поверь мне, Герберт, эти миллионы мужчин и женщин не позволят тебе перемешать их. Существуют силы более действенные, чем сила внешнего воздействия, и призраки более реальные, чем окружающая жизнь. Нам известна благодетельная потребность в едином друге, товарище и спутнике жизни. Мы высоко ставим любовь, утверждающую свое право на существование. Прекраснее звезд лицо любящего, когда к нему придет час его счастья. Расе суждено поклоняться идее рода, и любящий, приносящий всю душу на алтарь любви действует заодно с расой и выполняет ее предназначение. Ты не в состоянии объяснить цветения, очарования и улыбки жизни, проливающей солнечный свет в наши сердца, научающей нас мудрости надежды и веры, вручающей нам оружие для борьбы, зажигающей огонь духа и вкладывающей в нас божественную сущность, благодаря чему мы становимся непобедимы. Сравнительная анатомия ничего умалить не может. Тут все дело в чуткости, любви, идее. В сравнении с этим все тускнеет. Луч света в небесах, прикосновение руки, окраска и форма плода, слезы, проливаемые от неведомых печалей, сожаление к беспомощным — все это более значительно, чем все постройки и изобретения, сделанные со времен первого общественного договора.