Джеймс Джойс: Письма

Март, 1901 год Роял Террас, 8

Ферфилд, Дублин

Достопочтенный сэр! Я пишу Вам, чтобы поздравить с семидесятитрехлетием и, таким образом, присоединиться к Вашим почитателям, живущим во всех странах. Быть может, Вы помните, что после публикации Вашей последней пьесы — "Когда мертвые просыпаются" — отклик на нее — под моим именем — появился в английском журнале "Фотнайтли ревью". Я знаю, что Вы знакомы с этим откликом, ибо Уильям Арчер прислал мне письмо, в котором приводит цитату из Вашего письма, адресованного самому Арчеру: "Я прочел, точнее, расшифровал рецензию в "Фотнайтли ревью" Джеймса Джойса, рецензию весьма благожелательную, и хотел бы поблагодарить автора, если мне это позволяет знание языка"… У меня не хватает слов, чтобы описать, как я тронут Вашим посланием. Я молод, очень молод, и, возможно, мое возбуждение вызовет у Вас улыбку. Но у меня нет сомнений, что вспомнив те времена, когда Вы учились, как я сейчас, в Университете, и вспомнив, что бы тогда для Вас значило слово человека, которого Вы столь цените, Вы поймете мои чувства. Я сожалею лишь об одном: что столь незрелая и торопливо написанная статья попалась Вам под руку. По крайней мере, моя глупость не была преднамеренной. Наверное, Вам может показаться досадным, что Ваше произведение было отдано на милость юнцу, но я уверен, что Вы предпочтете горячность невозмутимости и "академическим" парадоксам.

Что еще я могу сказать? Я открыто провозглашал Ваше имя в колледже, где оно было либо неизвестно, либо вспоминалось с трудом. Я отстаивал Ваше право на подобающее место в истории драмы. Я говорил о том, что, как мне кажется, является характерным для Вашего таланта: божественной надличностной мощи. Я не забывал и о менее важных свойствах Вашего творчества… Не думайте, что я — идолопоклонник, вовсе нет. И если я говорил и спорил о Вас, то не затем, чтобы привлечь внимание к пустой риторике. Но самое дорогое всегда оставляешь для себя. Я никогда не говорил о том, что столь крепко привязывает меня к Вам. Никогда не говорил, что горжусь тем, что угадываю Вашу жизнь, о том, как вдохновляют меня Ваши сражения — не те очевидные, вполне материальные сражения, но внутренние, интеллектуальные, о том, что Ваше упорство и решимость докопаться до тайны жизни придавали мне сил, о том, как полностью пренебрегая художественными канонами, друзьями и шибболетами, Вы шествовали в лучах внутреннего эгоизма. И именно об этом я пишу Вам сейчас. Ваши земные труды завершаются, Вы у самой кромки тишины. Тьма вокруг Вас сгущается…

Будучи одним из представителей того молодого поколения, к которому Вы обращались, я приветствую Вас — забыв про смирение, ибо я в тени, а Вы в блеске и сиянии, забыв про печаль, ибо Вы старик, а я молод, забыв про самонадеянность и сентиментальность, я приветствую Вас радостно, с надеждой и любовью.

С совершенным почтением

Джеймс Джойс

18 сентября 1905 года Улица Св. Николо SO, Триест

Дорогой Стэнни! Я удивлен, что ты до сих пор ничего не написал мне, как обещал, и не выслал назад рукопись. Я взываю к твоему воображению, дабы оно не упускало меня из виду. Я даю ежедневно 8-10 уроков (да еще каких уроков!) и к тому же пытаюсь закончить "Дублинцев". Так что если ты и тетя Джозефина обижены тем, что я не пишу, примите во внимание мое положение. Я на самом деле хотел бы получить вразумительный ответ: вышлите вы мне деньги или нет. Я благодарен тебе за тщательный разбор моих рассказов. Сравнение их с рассказами классиков более чем лестно. Репутация этих классиков столь высока, что, боюсь, ты ошибаешься. Относительно "Исповеди*' Руссо Лермонтов заметил, что ее недостаток уже в том, что Руссо читал ее своим друзьям. Я не склонен думать, что эти рассказы — не в последнюю очередь из-за условий, в которых они писались, — превосходны. Я хотел бы поговорить с тобой об этом, а также о многом другом. Твое замечание о том, что рассказ "Двойники" обладает русским свойством увлекать читателя в путешествие вглубь сознания, заставил меня задуматься над тем, что же люди имеют в виду, говоря "русский". Ты, должно быть, имеешь в виду некую тщательно вымеренную чувственную мощь, однако, судя по тому немногому, что я прочел из русских, мне не кажется это отличительной русской чертой. Главное, что я обнаружил почти у всех русских — это развитой инстинкт касты. Разумеется, я не согласен с твоей точкой зрения на Тургенева.