Татьяна Лемеш - Нефелим

– Девочка моя… Девочка моя синеглазая! – и опять тянется к губам…

Воспоминание растаяло, я и Люся опять были в реальности. Мы с тоской оглядывали безобразное тело в зеркале, отвратительную складку на некогда такой изящной шейке… А ведь она еще так молода! Сколько ей? Тридцать пять? Тридцать семь?

По лицу Люси текли слезы, губы закушены до крови от еле сдерживаемых рыданий. Я чувствовала ее боль, морально и физически. В голове пронеслось:

– Тридцать…

Да уж… Из-за двери раздался недовольный голос:

– Люська, да что с тобой сегодня? На работу опоздаешь!

Люся шмыгнула, глубоко вдохнула и ответила:

– Да, Сереж, я сейчас! Уже одеваюсь!

Она сняла с вешалки идеально выглаженную широченную прямую юбку ниже колен и бесформенную серую блузку. Одевшись, критически оглядела себя в зеркале. Нелепый круглый вырез блузки только подчеркивал некрасивую складчатую шею, а серый цвет делал кожу блеклой и неинтересной. В таком виде она выглядела еще старше, чем в раздетом. Я не выдержала и вмешалась:

– Люсь, да подожди ты! Неужели ничего получше нет? Ну, хотя бы по цвету…

Все еще шмыгая, она ответила, да еще и вслух:

– Да вот, все что есть… Докатилась – сама с собой советуюсь!

Я пробежалась взглядом по вешалкам:

– А вот эта синяя блузка? Мне кажется – тебе пойдет!

– Да ну, я в нее не влезу.

– Уверена? Ну хоть попробуй!

Люся переодела блузку – уже чуть лучше, четкие линии воротника рубашечного покроя делают более выразительными линию скул и подбородка и немного скрывают складку на шее. Цвет очень удачен – кожа становится золотистой, а глаза сияют синим огнем. Да и покрой хоть как-то намекает на талию. Я говорю:

– Ну вот видишь, так значительно лучше! Это явно твой цвет.

Люся всхлипнула:

– Да уж… Но я не могу так идти – видишь, какая тесная!

– Живот подтяни!

– Чем?

– Прессом!

– Да нет его, пресса!

– А ты подтяни тем, что есть!

Люся сильно подтянула живот. Да уж, блузка тесновата. Но все-таки – совсем другое дело!

– Я не смогу целый день так ходить! Я ведь даже вдохнуть толком не могу!

– А ты не пузом дыши, а грудью – она-то у тебя вон какая! – произнесла я, желая подбодрить женщину.

Она расплылась в беззащитной улыбке:

– Да, ты тоже заметила? Как давно мне этого не говорили! А как тебя зовут-то?

– Ольга.

Люся какое-то время улыбалась, а потом вслух прошептала:

– Боже мой, с кем я разговариваю! Срочно к Федоровне!

А я не унималась:

– Да погоди ты! Заколка есть?

– А? Что? Да, где-то есть.

И она начала рыться в ящике с бельем. Я возмутилась:

– Люсь, а у тебя туалетный столик есть? Ну, или хоть тумбочка для всякой мелочевки?

Она явно растерялась:

– Что? Нет. Это ведь не мой дом… Да и зачем она мне?

– Ну как же… Ты же женщина! Расчески, заколки, косметика…

– Ой, да мне не до того.

– Это ты зря. Распусти волосы. Распусти волосы, тебе говорю! – и я попыталась поднять ее руку. К моему и ее изумлению, у меня это получилось. Я содрала резинку с волос и каштановые чуть вьющиеся локоны рассыпались по плечам.

– Распуши немного, еще! Чтоб было видно, что они вьются, чтоб была видна их мягкость. Зачем же их затягивать?

– А так я похожа на гриб.

– Да, есть немного. Подбери боковые волосы и заколи сзади, удлиним лицо. Да не затягивай, просто заколи! Ну вот, а теперь – живот поджать, глазам сиять и вперед! Стоп, а что это у тебя на ногах – ты так в тапках и пойдешь?

– Нет, но туфли я уже на выходе обую.

– Н-да? Ну ладно. Вперед, красотка, выше подбородок, весь мир у твоих ног!

Мне очень хотелось поддержать эту несчастную женщину, после увиденного и прочувствованного воспоминания она стала мне …родной. И мы вышли из комнаты.

На застекленной террасе на длинном столе нас ожидала большая тарелка с румяными оладьями. Наш общий желудок сжался в радостном предвкушении. За столом сидел Люсин хахаль и уплетал оладьи со сметаной. Увидев нас, он замер. Люся до боли в мышцах напрягла живот и остановилась, взволнованно дыша, в ожидании его реакции. В умытом и одетом состоянии он был очень даже ничего. С явным интересом ее осмотрев, он спросил:

– Люсь, ты куда-то собралась? Или праздник какой?

Люся стояла в ступоре, а я подумала:

– Да улыбнись же, улыбнись!

Она никак не отреагировала, тогда я попыталась сама. Это оказалось невероятно трудным делом, гораздо более трудным, чем вскочить с кровати или сдернуть резинку с волос. Наверное, улыбаться может только хозяин тела. Кое-как подтянув уголки губ кверху, я успокаивающе, как могла ласково, произнесла: