Макс Фрай: Сказки cтарого Вильнюса

– Митя? – беззвучно, одними губами спрашивает она.

Значит, Митя.

– Здравствуй, – говорю я.

– Митя, – повторяет маленькая женщина. Теперь уже вслух. – Ну надо же, а. Живой.

Силится улыбнуться, но губы кривятся, дрожат, как будто она сейчас заплачет.

Но не заплакала.

Ее зовут Ася.

– Ты же утонул, – неуверенно говорит она. – Четырнадцать лет назад. Андрей писал, с которым вы вместе ездили… Нет?

– Да нет, конечно, – говорю. – Сама же видишь.

– Ну, слушай! – выдыхает маленькая Ася. И почти возмущенно повторяет: – Ну, слушай! Как же так, а? Я, конечно, на похороны не ходила, я же тогда в Питере была… Ай, ладно, в Питере, не в Питере, все равно бы не пошла, сам знаешь.

– Знаю, – говорю я. – Ты на меня очень сердишься?

– Сержусь? – задумалась, помотала головой. – Нет, что ты, совсем не сержусь. Я сейчас просто рада, что ты живой… Слушай, у тебя время есть? Пять минут? А сигареты? Давай сядем покурим, ладно? Ты еще куришь? Не бросил? Сейчас стало модно бросать.

Может, и правильно, все-таки очень вредно…

Про себя огрызаюсь: «Утопленникам не вредно», – но вслух не говорю. Асе такие шутки не нравятся. Вместо ответа достаю из кармана серебряный портсигар, открываю, подаю ей. У меня крупные загорелые руки с ухоженными ногтями. Левая почти безупречно красива, правую портит слишком короткий кривой мизинец. Разглядываю их с интересом. Я никогда не вижу своего лица, на улице Швенто Игното нет зеркальных витрин, и это, наверное, к лучшему. А все-таки порой меня терзает любопытство, и тогда я напоминаю себе, что руки – это тоже очень много.

Действительно, немало. Но на Митино лицо я бы сейчас с удовольствием поглядел.

Ася берет сигарету, руки ее едва заметно дрожат.

– Объясни, – требовательно говорит она. – Объясни, откуда тогда взялась эта дурацкая информация. Ну, что ты утонул. Андрей, что, с ума сошел – так шутить? И куда ты потом пропал? Сюда переехал?

– Не сюда, – говорю. – В Германию. Здесь я проездом, на полдня буквально.

– Ну надо же, – вздыхает Ася. – И я тоже. На выходные приехала. Очень удобно, поезд всего ночь идет, как раз выспаться можно, и потом весь день гулять… И все равно мы тут встретились. Просто чудо какое-то… Нет, Митенька, слушай, так не пойдет. Стоим, болтаем о ерунде. Ты мне сначала все-таки скажи, почему тогда Андрей?..

– Я его попросил, – говорю. – Если бы он слух не пустил, похороны были бы самые настоящие, и месяца не прошло бы. На меня тогда чужие долги повесили. Одно хорошо: у меня же не было ни жены, ни детей, родители и братья давным-давно в Канаде, их за жопу особо не возьмешь… Короче. Не хочу об этом говорить. Сбежал, и слава богу. Дело давнее. Но ты, кстати, все равно особо не болтай. Бережного бог бережет.

– Не буду болтать, – растерянно бормочет Ася. – Да и рассказывать особо некому, кто тебя знал, разъехались все, или просто не видимся… Да, слушай, про твои долги я ничего не знала. Это многое объясняет. Но как же похороны? Васька клялся, что ходил. Пил он тогда, конечно, страшно… И, да, это тоже многое объясняет, а мы-то все хороши, нашли, кого слушать. Купились, как дети малые.

Главное – поменьше говорить. И тогда собеседник сам придумает способ все себе рационально объяснить. По крайней мере, я до сих пор не встречал такого, кто бы не справился. Люди – очень талантливые. Очень.

– Короче. Главное, что ты жив, все остальное херня, – устало говорит Ася. И кашляет, поперхнувшись не то дымом, не то воспоминаниями, которые пришло время разворошить.

– Ты меня прости, пожалуйста, – говорю я, дождавшись, пока она откашляется. – Я же просто пьяный тогда был. С утра квасить начал. Другой бы давно под столом валялся, а я просто соображать перестал. Вот тебе и все объяснение.

– Да уж, – вздыхает Ася. – Представляешь, я же все эти годы голову ломала: зачем ты вдруг стал рассказывать целой куче народу, будто у меня на заднице гигантская бородавка? Какой в этом был смысл?.. А мне, между прочим, Томас тогда очень нравился. Помнишь его? Такой красивый был эстонец. И с меня глаз не сводил – до твоего блистательного выступления. А потом как отрезало. Думаю, эта дурацкая вымышленная бородавка стояла у него перед внутренним взором как живая. Как будто он сам ее видел. Небось, до сих пор вспоминает – если, конечно, вообще вспоминает хоть что-то: «и еще там была такая девушка Ася, сама маленькая, а бородавка на жопе огромная, такая шутка природы». Какого цвета у меня глаза, забыл давным-давно, а бородавку помнит, так уж человеческая память устроена, я сама обо всех такие глупости помню, хотя мне, вроде бы, неинтересно, и вообще не хочу думать плохое… Слушай, ну вот хоть сейчас объясни: зачем?