Виталий Черников - Витражи

© ООО «КИТОНИ», 2008

© Черников В., текст, 2008

Великий Лат

1890 год от Великого падения

– Нет, Руста, врешь ты все. Как это старикан будет маленьких девочек есть? Он же старенький, у него, наверное, и зубов-то нет.

– Гляди, отрастут на языке бородавки, – не оборачиваясь бросил отец, – а то я вожжой протяну. По самому – по мягкому. Ишь мелкота. Стариканы летом в валенках да на завалинках. А он… Одно слово – кудесник. – Отец легонько хлестнул кобылку Феньку по упитанному крупу, чтоб не прислушивалась к людским речам. – Ты, Руста, сестре голову не морочь. Даром что велик, а попотчую. И спать и есть стоя будешь. Внял?

– Внял. Чего не внять-то.

Руста развалился на дне телеги, щекотал соломинкой ухо спящего Пуська. Кот ухом дергал, прижимал, но просыпаться отказывался. Пуська пришлось взять из-за Саньки. Ревела в голос, боялась к кудеснику ехать. Потому и спорила с Рустой: то ли его, то ли себя уговаривала. Вроде и добрый кудесник, а поди знай, что по-кудесничьи добро, то человеку, может, и не добро вовсе.

– А вот скажи, отец, – это снова Руста голос подал. Скучно ему.

Пусёк, обиженно мяукнув, шмыгнул за Санькину спину, сама Санька, набычившись, смотрела в поля. Малой – а Ланьку все называли Малым – сидел спиной ко всем, свесив ноги с телеги, и рассматривал след от колес в пыли.

– А вот скажи, отец, когда с тебя Злого сгоняли, этот же ста… кудесник в Колонцах жил?

– Тебе что за печаль? – буркнул отец, но, смягчившись, добавил: – Говорят, еще самих Колонцов не было, а он уж по этим местам хаживал. Только со мной не он, церковь постаралась.

Строг отец, да отходчив. Руста старший у него. Год, как сам в поле за сохой ходит. Вот и начинает характер выказывать. Ланька слушал неспешный разговор, думал о своем. Эх, кабы не приметила тетка Нюра крольчат, не пришлось бы отцу к кудеснику по жаре трястись. И то сказать: ну крольчата. Ну народила бы крольчиха новых. Может, и прав Руста… А все-таки здорово. Ланька возбужденно поерзал костлявым задом по доскам телеги. Раз – и ожили. И чувство такое, как от городского питья шипучки, – веселые такие пузырьки царапаются в носу. Смешно и радостно. А тетка Нюра как увидала, так и побелела вся. Смотрит на Ланьку, как будто это сам Злыдень у ее крыльца, в пыльных портах и с побитыми коленками. Смех один. Тетка-то с трех ступенек ухнула – чуть землю до драконьих костей не пробила – да прямо сквозь калитку к Ланькиному отцу. Едва плетень не снесла. Что она там говорила, Ланька не знал, а только почти сразу пришел за ним Руста, злой как черт, пинком калитку распахнул – и то ли буркнул, то ли прошипел: «Доигрался? Сам дурной, так хоть другим не пакости! Тоже чародей – от горшка два вершка. Эх ты… Это ж втихую надо, а то враз все отымут. Да что уж теперь… Кудесник из нас с тобой искру-то повышибет» . Руста, когда сердится, точь-в-точь как отец. И слова те же, и даже стоит так же сутуло, словно медведь над бедолагой-охотником. «Это что же, Руста… и ты?» – обалдел Ланька. «А то ты один такой на всю семью» – уже по-доброму усмехнулся Руста. – «Смотри, мелкота» . Руста нахмурил брови, медленно поднял вверх руки. Брошенные теткой Нюрой вилы послушно поднялись над травой, с ленцой перевернулись и хищно вонзились в землю. Ланька вздрогнул. «Так-то, Малой. Это, почитай, у всех есть. Подарком зовут. У кого больше, у кого – меньше. Как бы побаловаться дает Злыдень. А кудесник с батюшкой эти его силы с человека сгоняют. А не сгонят – человек этот как вырастет, так сам к Злыдню и приходит. Не может уже без колдовства. Понял?»

– Не-а, – обалдел Ланька. – А что ж тогда… а почему отец с мамой мне ничего не сказали?

– Мал ты еще. Одно слово – Малой. Через год все бы и рассказали. А ты вон какой шустрый. Я в твои года… («Давно ли у тебя были мои года», – благоразумно про себя усмехнулся Ланька.) – …я в твои года и думать не думал Подарком баловаться. Ладно, пошли, что ли, родители ждут.

Дома мать не сводила с Ланьки настороженного взгляда. Он даже поежился. Нехорошо смотрела мама. Как на чужого смотрела. Что же это за Подарок такой, если из-за него родные от тебя шарахаются? Скрипнула дверь. Вошел, пригнувшись, отец Ипатий, мял в ручищах шапку. Крест у Ипатия поверх рубахи выпущен.