Елена Свительская - Первая улыбка Мадонны

И я уже выскочил из душистых трав и пёстрых робких цветов, как вдруг поднялась с земли фигура в чёрном, до того не видная мне из-за длинных стеблей. Блеснул серебряный крест, одетый поверх рясы. Прежде, чем успел что-либо подумать, с воплем отшатнулся от священника. Ожидал, что сейчас проклятый коварный металл выпустит из сумрачной и ледяной равнодушной глубины яркие лучи, которыми прожжёт мою плоть до костей…

– Тебе страшно смотреть на крест? Видишь, все вы, люди, охвачены пороками и заблуждениями! – мрачно и укоризненно произнёс бледный молодой священник, грозя мне указательным пальцем, – Все люди грешны. Они знают это, но продолжают творить мерзости! Должно быть, ты, как и они, не задумываешься о том дне, когда предстанешь перед…

Отчего-то серебро никак на меня не подействовало, разве что сердце моё на целую вечность замерло. Мне показалось, что оно сейчас в испуге провалится под землю, но ничего не случилось. Значит, я отшатнулся и вскрикнул по привычке, потому что моё тело вспомнило, как оно прежде боялось Света и металла, порождённого им.

Осмелев, я шагнул прямо на священника, да так решительно, что парень в испуге попятился. Против воли на моих губах скользнула торжествующая улыбка. Ещё недавно я был ребёнком ночи, потому пока не успел отделаться от всех чувств, которые много веков вызывали у меня дети дня, особенно, самые яркие из них.

– Если ты не оставишь меня в покое… – робко начал незнакомый человек.

Он напомнил мне крохотного котёнка, однажды встреченного в городе: слабое существо было не длиннее моей ладони, но отчаянно выгибало пушистую спинку и шипело, пребывая в непоколебимой уверенности, что выглядит могущественным и опасным. Я тогда прошёл мимо, давая ему хотя бы ненадолго пожить с верой в себя. А вот этот парень меня раздражал.

Проворчал:

– Если ты будешь таким же заносчивым и самоуверенным, то не миновать тебе беды.

– И ты… мерзкий грешник, ты ещё смеешь меня учить?! – в глазах парня вспыхнула ярость.

– Бог тебе судья. Я же не осмелюсь тебя чему-либо учить.

Он что-то сердито вопил мне вслед, но я не прислушивался. Пересёк чёрное поле, как последнюю мрачную полосу своей жизни, как границу между жизнью и смертью – и вбежал в город. Бросился к дому Сеньки.

Её мать и младшие сёстры с братьями – целых семь пар испуганных глаза, целых семь худых заморышей в старой одежде – были дома.

– А где Сенька? – спросил я с порога.

– Кто? – спросила немолодая уже женщина, в которой теперь с трудом угадывались следы былой красоты.

– Ну… – нахмурился, вспоминая то имя девчонки, которое она назвала во вторую ночь после нашего знакомства, – Я ищу Софью.

Хозяйка грозно поднялась. Сверкнуло лезвие ножа, которым она до моего появления крошила морковку.

– Это к тебе она по ночам бегает?

– Ну…

Замялся, не зная, как ответить. С одной стороны, мы и в правду до того встречались только при свете луны и звёзд. С другой, не в том смысле, о котором подумала её мать.

– Если она однажды придёт брюхатая, то я её в речке утоплю! – женщина сердито потрясла ножом у меня под носом.

Сенькины братья и сёстры взвизгнули от страха. Ох, ещё и побьёт несчастную, когда та вернётся!

– Мы всего лишь разговариваем…

– Вот от этих-то полуночных разговоров у меня и родился её старший брат! – саркастически усмехнулась мать моей подруги.

– Кто? – осмелился пискнуть мальчишка шести лет.

– Тот, который умер прежде, чем появились вы! – сердито объяснила им мать.

– Я хочу с вами поговорить. Наедине, – многозначительно покосился на выводок детёнышей.

Ребятня медленно прошла мимо родительницы, с опаской косясь на нож, прошмыгнула мимо меня – и высыпала за дверь. Кто-то из них вернулся чуть погодя и беззвучно прикрыл дверь, забытую открытой при поспешном отступлении.

– Ты будешь о ней заботиться? – спросила женщина, устало опускаясь на лавку.

Пылко отвечаю:

– Разумеется!

– Я тебе не верю. Мужчины любят обманывать, – она нахмурилась и как будто постарела лет на десять-пятнадцать.

– Чем мне доказать вам?..

– Когда она вернётся, мы пойдём в церковь. И если ты действительно хочешь заботиться о ней, тогда женишься на ней.

Церковь… Торопливо отвернулся от матери Сеньки, чтобы она не увидела, как перекосило моё лицо от упоминания этого страшного места: тело ещё не забыло самых жутких слов, особенно того, которое ранило одним своим звучанием, и было ещё более неприятным для детей луны, чем упоминание о безжалостной разящей заре.