Елена Свительская - Две тысячи журавлей

Ко встрече с божеством все готовились очень старательно. Все деревенские жители тщательно убрали свои дома, землю вокруг них, потом девушки дружно вымели единственную улочку в деревне. А уж как придирчиво селяне выбирали рис, рыбу, фрукты и овощи для угощения божества словами описать невозможно! Каннуси из нашего святилища долго и строго отбирал того, кому выпадет честь приготовить пищу для нашего Та-но ками. Он отведал еду, приготовленную каждым из претендентов, затем долго выспрашивал:

– Вы чем-нибудь болели в ближайшее время? Ваши близкие чем-нибудь болели? У вас в семье кто-нибудь умер в ближайшие месяцы? Так, а в дальней родне из других деревень?

И, едва выслушав ответы, продолжал допрос:

– Вам приходилось раниться в ближайшее время, так, что начинала идти кровь? Вам доводилось случайно или намеренно запачкаться чьей-то кровью? Так, а вы и ваши родственники в ближайшее время совершали что-нибудь дурное?

– Но позвольте, ну, это… – обычно к этому месту допроса некоторые уже начали трястись или смущаться.

– Нельзя позволить, чтобы еду готовил человек, запятнавший себя скверной! – строго говорил священнослужитель. – Если Та-но ками вкусит грязную пищу, он может разгневаться на нас – и лишить нашу деревню своего покровительства. – Так что вы должны быть честными. Ради блага всех нас вы должны сказать, запятнали ли вы, ваша близкая или дальняя родня себя каким-нибудь гадким делом?

Правда, надо отдать должное нашему каннуси: на этом месте он внимательно оглядывался и изгонял всех посторонних, дабы чистосердечному признанию претендента никто не мешал, а он мог оценить степень скверны, лёгшей на этого человека.

Я сидел на камне, с краю деревни, наблюдая за общими приготовлениями. С одной стороны, следить за всей этой суетой было сколько-то интересно. С другой стороны, мне было обидно, что все эти люди готовятся, стараются, а для меня дела не досталось. Дома хлопотали мама и сёстры, отец куда-то увёл младшего брата, делать что-то важное для хозяйства, а меня не взял. Я подумывал, не напроситься ли к соседям, вдруг что-нибудь поручат? Но пока боялся: в деревне меня не слишком любили, да и стоит ли людей от дел отрывать? Ладно, если наворчат, так ведь могут ещё и ударить.

Вздохнув, слез с камня, прислонился к нему спиной. Стал смотреть на землю, на камешки, кустики травы, расположенные поодаль от меня, а потому смазавшиеся в пятна. Если не считать того парня, что проворчал своей спутнице, что я – злостный бездельник, а также моего личного страдания от отсутствия сколько-нибудь важного дела, это было вполне терпимое занятие. Хотя и бессмысленное. Но вдруг и для меня найдётся дело, если буду сидеть на виду?

О, а вон тот пучок травы напоминает катану! А тот комок земли – воина! О, там два дерущихся самурая. И там, вроде, тоже два воина, только один почему-то сидит на коленях, гордо выпрямившись, а другой как будто стоит в стороне и плечи его как-то поникли, спина сгорбилась, рука сжимает рукоять меча. И между ними ещё пятно – кто-то пролил что-то – и напоминает, будто люди кучкуются. Да, ближе к тому, унылому, который стоит…

***

Ноги мои протирали дорогу босыми ступнями. Избитые, исцарапанные. Меня не несли уже, а просто волочили, подхватив под руки. По какой-то улице тащили.

Напрягшись, повернул голову.

Люди стояли по краю дороги и смотрели на меня. Кто с интересом, кто со страхом, кто с сочувствием. Должно быть, так гадко чувствуют себя пойманные звери, когда их достают из ловушки, чтобы добить.

Взгляд мой случайно столкнулся с другим взглядом. Лицо это как будто уже видел. И эти глаза… что-то в них было. Такое… знакомое…

Я стоял, раздираемый, виной и отчаянием. Среди пришедших проводить его в последний путь. Вот, осуждённый, державшийся спокойно, равнодушно оглядел собравшихся поглазеть или поддержать его. Вот взгляд его запнулся на мне. Ненависть, жуткая ненависть рванулась из его души и будто кипятком меня обожгла.

Я… я не хотел! Я не хотел! Простите меня! Но… вы же… вы же не захотите меня простить, верно?

Ни брани, ни порыва накинуться. Он просто устало и с пренебрежением перевёл взгляд. И это было хуже всего. Хуже самых ядовитых слов! Хуже прикосновения лезвия! Руки его не связали – из уважения – да и он не пытался сбежать. Жаль, что этот меч достанется не мне. Мне… очень жаль.

Меч взлетел в руках воина, выбранного его палачом. Нет… я не могу! Не надо!