Макс Фрай - Тяжелый свет Куртейна. Желтый

В кофейне завизжали и сразу же рассмеялись, рядом на бульваре кто-то растерянно выругался; здравый смысл требовал испугаться, но где сейчас Жанна и где здравый смысл. Вместо того, чтобы пугаться, она обрадовалась, потому что привыкла радоваться любому мало-мальски необычному происшествию, в этом смысле внезапное отключение электричества – не приключение века, но тоже вполне ничего. Возвела глаза к небу по привычке мысленно обращаться к нему во всех непонятных ситуациях – ну ты, Небесная Канцелярия, даешь! – и обмерла, увидев разноцветные всполохи, зеленые и лиловые, как северное сияние. Даже не успела подумать: «Его же не бывает в наших широтах!» – то есть именно так она и подумала, но уже потом, задним числом, когда всполохи погасли, и небо снова стало обычным ночным ноябрьским небом, похожим на вылинявшее от бесконечных стирок темное сукно.

Но ведь мне же не показалось, – подумала Жанна. Тут была бы уместна вопросительная интонация, но с вопросительной интонацией нынче как-то не задалось, и дело даже не в том, что некого было спрашивать, главное – не о чем. Жанна точно знала: нет, не показалось, она видела именно то, что видела. Северное сияние, или что-то вроде того. Почти беззвучно рассмеялась и вдруг торжествующе подумала: а может быть это из-за меня? Для меня. Специально. Это мне сейчас зарплату выдали какой-то своей небесной валютой, ну или что там волонтерам полагается. Например, талоны на обед. Это называется переход количества глупостей в качество. В совершенно новое качество жизни. А вдруг теперь всегда будет вот так?

Пьяная от просекко, в которое, надо думать, превратился в ее желудке жидкий кофе с сиропом и молоком, Жанна, явственно пошатываясь, пошла по узкому тротуару, размахивая все еще почти полным картонным стаканом, другой рукой благоразумно придерживаясь за стену, чтобы не навернуться в такой темноте. Но осторожность плохо сочетается с возвышенным настроением, поэтому проковыляв таким образом метров сто, Жанна возмущенно взмолилась, сама не зная кому: «Эй, положите наше электричество на место! Ни хрена же совсем не видно!» По материнской привычке хотела добавить что-нибудь педагогически-поучительное, вроде «совесть надо иметь, люди впотьмах спотыкаются, вот сломает кто-нибудь ногу, и что тогда», – но не успела, потому что фонари на бульваре Вокечю дружно моргнули и замерцали бледно-лимонным светом, за ними вспыхнули окна, засияли витрины, и Жанна, вздохнув от избытка чувств, подумала, теперь уже обращаясь не в неизвестность, а адресно, к городу: «Спасибо, дорогой».

Несколько кварталов мы идем молча. Нёхиси вовсю наслаждается адовой холодрыгой, наконец наступившей после немилосердно, с его точки зрения, теплых и солнечных дней запоздалого бабьего лета, а я – его обществом. Гулять по городу с Нёхиси – счастье, которое не может надоесть даже когда происходит практически круглосуточно, потому что с каждым шагом все в большей степени становишься тем невообразимым существом, которое способно гулять по городу с Нёхиси, а значит, вообще на все.

Я уже давно настолько оно, что дальше, кажется, некуда, но на практике всякий раз выясняется: дальше – всегда есть куда.

– Отличная девчонка, – наконец говорю я. – Сам когда-то был примерно таким же дурацким вдохновенным придурком с судьбой набекрень. Встретил бы ее в ту пору, немедленно пал бы перед ней на колено и предложил бы руку и сердце. А потом догнал бы и еще раз предложил. У меня не забалуешь. В смысле далеко не удерешь.

– Ну и за что ей такое суровое наказание? – ухмыляется Нёхиси. – Не самое великое преступление – разрисованный мелом асфальт.

– Да ладно тебе – наказание. Я тогда был не особо ужасный. То есть вообще ни насколько не ужасный. По отзывам некоторых пострадавших, скорее наоборот.

Нёхиси делает такое специальное выражение лица, означающее: ну-ну, давай, заливай. Впрочем, подозреваю, дело тут не столько в недоверии к моим словам, сколько в его непреходящем восхищении перед возможностями человеческой мимики. Нёхиси регулярно разучивает новые гримасы, а потом демонстрирует свои умения обреченной аплодировать публике. То есть, в основном, мне.

– Ты отличный, – наконец говорит он. – И был, и есть. Но людям с тобой, подозреваю, непросто. Даже мои нервы не всегда выдерживают. А ведь у меня их, строго говоря, вообще нет. Когда впервые тебя увидел, подумал: надо же, какая интересная разновидность демонов – с таким хилым, немощным телом, как будто помер уже лет двести назад, и таким гонором, словно он повелитель Высших Небес; никогда прежде таких не встречал, интересно, как оно здесь завелось, и чем его надо кормить, чтобы совсем не загнулось? Долго потом удивлялся, обнаружив, что ты – просто вот такой человек.