Ольга Батлер - Золотой жёлудь. Асгарэль. Рассказы

– Асгарэль! Что ты там делаешь? Немедленно возвращайся!

И снова солнце падало, как мячик, чтобы тотчас подпрыгнуть над землёй с противоположного края, и галактики кружились быстрее обычного. Всё было то же самое, только в обратном порядке. На полпути силы оставили Асгарэля. Сгинул бы он, превратившись в остывший уголёк, в припорошенного пеплом холодного карлика, но старший вовремя нашёл его, вовлек в свой переливающийся круг и помчал на упругой волне света.

– Не делай больше таких глупостей, – сказал старший. – Ведь ничего не… – не договорил он. Всё вроде бы было прежним, и звезды оставались на месте, но что-то изменилось. Мир словно свернулся в трубочку и развернулся заново, став чуть светлее.

Войдя в прозрачную сферу, старший первым делом раскрыл человеческую жизнь, из-за которой едва не пропал Асгарэль. Он ожидал увидеть дом для престарелых. Но там оказался дачный домик в цветах, на крыльце стояла здоровая и весёлая баба Нюша. От неё пахло свежеиспеченными пирожками. Она только что позвала своих внуков, и загорелые мальчики – один чернявый, цыганистый, как Нюша, другой белобрысый, в одних трусиках – с радостными криками неслись к дому: «Ура! Пирожки с капустой!»

Потрясённый, старший пролистал историю дальше и не увидел там ни Толика, ни его жены с облезлой болонкой, ни даже плюгавого Фроловича. Они больше не участвовали в Нюшиной судьбе. Зато были две дочки, которых Нюша трудно и бедно растила одна. Как это стало возможным?

Вот оно, утро: будильник показывает десять, он уже давно настырно и бесполезно отзвонил своё, ведь Нюше надо было к восьми на операцию. Но она никуда не собирается, сидит на кровати, задумчиво перебирая бахрому покрывала. Ночью ей приснился ангелок – жалкий такой, некрасивенький, милый. Он плакал вместе с ней и просил не ходить в больницу.

– Асгарэль, это ведь я должен был учить тебя. Но вышло, что ты преподал мне урок.

– А знаешь, – сказал маленький, – она в самом деле сладкоежка. У неё под подушкой спрятан кусок сахара.

Два шара – большой и маленький – плавают то рядышком, то порознь в золотистой прозрачной сфере, где всё залито ярким-преярким светом, невыносимым для человеческого глаза. А людей здесь и не бывает, не положено им здесь бывать.

МИЛОРД

Вы все, кто спит теперь

Вдали от рук любимых,

Кто плачет, что постель

Пуста наполовину,

Вы знайте, залит мир

Такими же слезами.

Один их пролил вмиг,

Другой их льёт годами*

Директор банка попросил своего водителя передвинуть сейф в кабинете. Задача оказалась непосильной: водитель суетился, то подталкивая железную махину, то обнимая её и пытаясь наклонить, но махина не откликалась на его отчаянное танго.

Вошла Зина, заведующая банковским баром. Она поставила поднос с директорским ланчем на стол, подошла к сейфу, двинула бедром и… cейф переместился. В тот момент директор словно впервые увидел Зину.

− Больше ничего переставить не надо? – она деловито посмотрела на массивный кожаный диван.

Потом Зинаида неоднократно обнимала директора на этом диване. Летом диван был липкий, зимой холодный, но кто такие мелочи замечал.

По вечерам, когда банковские комнаты наполняла темнота, а коридоры − тишина, в баре, наоборот, становилось ярко и шумно. Там за душевно накрытым столом собиралась компания, две парочки: директор и заведующая баром, водитель и судомойка. Из закромов извлекалось всё самое вкусное, тщательно отобранное и обнюханное Зиной на предмет свежести, с любовью взбитое, обжаренное, запечённое, украшенное кинзой и молодым лучком.

Судомойка жевала без остановки, как гусеница. Она наголодалась прежде, работая инженером в одном НИИ. А Зина налегала на спиртное. Алкоголь постепенно делал своё дело: руки и ноги становились смелыми, в голове две тонких палочки начинали отбивать ритм. Тата-дада-дада… алэ вэнэ, Милор…

− Давай «Милорда», Зинуль!

Это был её коронный номер. Зина взгромождалась на стол и самозваной русской Пиаф тяжело шла по нему, сметая всё на пути – бутылки, розетки с недоеденной чёрной икрой, тарелочки с подкисающими салатами, стаканы.

– Алэ вэнэ, Милор, вуз ассуар ма табль!

Если Эдит была парижским воробушком, то Зина – крупной и крикливой птицей Восточно-Европейской равнины. Она трясла юбкой в такт своей песне, по очереди обнажая сильные ноги.

– Иль фэ си фруа дэор – правая! Иси сэ комфортабль – левая! Опа!

Глядя на неё, директор банка хватался своими маленькими руками то за сердце, то за край стола, словно стол был последним спасением перед разбушевавшейся стихией. Эх, господин директор… Не ходили бы вы в народ из своего шикарного кабинета, и всё бы хорошо закончилось. А теперь уж поздно: семибалльный шторм начался, корабль скрипит, брызги в лицо летят.