– Не прибедняйся! Ты и сама не старая, успешная и красавица! Послушай, а может, он думает, что ты уже не родишь ему, после сорока-то? Может, потому и отношения ваши нестабильные?
Глаза у Марины потемнели. Она зло усмехнулась.
– А мне всё равно – что он там себе думает! Если бы хотел жениться, хотел бы ребёнка – так бы прямо и сказал! А он… Тут другое… В общем, видела я его с одной медсестричкой. Очень целеустремлённая девица, надо сказать!
– Как видела? Где?
– Да какая разница, как и где? Видела и видела, и хватит об этом! Проехали и забыли!
Она энергично тряхнула головой, сглотнула слёзы.
– Я просто невезучая. Нет мне счастья, да, видно, уже и не будет. А тут ещё Машка огрызается: с подружкой поссорилась, а я виновата. Ни в грош мать не ставит! Ты, говорит, неудачница – ни на работе не реализовалась, ни мужика нормального найти не можешь! Представляешь?!
– С трудом, – призналась Катерина. – В тринадцать лет такое матери сказать, чего это она… А что там с работой у тебя, почему не реализовалась? Ты всё там же, в поликлинике?
– Ну да. Бухгалтером. Я как из декрета тогда после Машки вышла, курсы окончила, Петя меня к себе в поликлинику и устроил, в бухгалтерию. Он-то потом ушёл, а я осталась. Вот и работаю. Хожу и хожу… Если честно, живу на автомате, как заведённая. И конца-краю этому не видно.
Она вымученно улыбнулась.
– Ясненько, – задумалась Катерина. – И работа нас не греет. Так может, ну её, эту работу?
– Это в каком смысле?
– Поменяй! Найди интересную!
В глазах Марины мелькнул испуг.
– Только не это! Меня тут всё устраивает, концы с концами хотя бы свожу. Нормальная работа, коллектив хороший, куда я уйду? В школу, что ли, преподавать? Ну какая из меня учительница?
– Почему сразу в школу? Ты же учёный почти! Без пяти минут кандидат наук! Физик!
– Вот-вот, ключевые слова: «почти» и «без пяти минут»! Не физик я, Кать, причём давно уже! Ушёл мой поезд, и всё, точка: поздно теперь об этом.
А ведь когда-то она была твёрдо убеждена, что совершит прорыв в науке! Как же она грезила физикой! Как старалась разобрать и понять для себя самые трудные темы, в которых, похоже, и учительница не до конца разбиралась! С какой радостью вчитывалась в Ландсберга – его трёхтомник ей удалось раздобыть ещё в восьмом классе, и на долгие годы он стал её лучшим другом! Учёба в институте на трудной даже для мальчиков специальности «физическая электроника» стала для неё откровением, одна из немногих в группе она успевала на «отлично». Даже ранний студенческий брак и рождение Аси в конце второго курса не сбили её с пути. И вот как всё повернулось…
Марина пристально смотрела на подругу.
– Знаешь, Кать, я вот иногда оглядываюсь назад, вспоминаю свою жизнь, всё думаю, думаю… Если бы я Стаса тогда не встретила, может, до сих пор наукой бы занималась…
– Ну, а Стас-то тут при чём? Ты же сама говорила: институт ваш закрылся, развалилось всё. В девяностые, положим, не очень-то до науки было.
– Так то в девяностые! Я же раньше начинала, к тому времени могла и защититься уже, да и много чего. Потом-то, конечно, и институт закрылся, и развалилось всё… да не всё! Те, с кем я работала – кто на Запад не уехал – и сейчас в науке, некоторые уже докторские защитили… И я бы могла. Но что теперь об этом? Вот если бы Стас был жив…
Тема Стаса была опасной, но Марина сама начала, и Катя не удержалась:
– Знаешь, что? Если бы Стас был жив, так и жил бы сейчас со своей Ларисой, а ты была бы ни при чём. Ничего хорошего он тебе не принёс, твой Стас!
Катюша, как всегда, была права. С появлением Стаса вся её жизнь пошла наперекосяк…
Марина лишь последние несколько лет могла спокойно вспоминать о нём, и, хотя боль утраты всё ещё саднила, была уже не такой острой, как в прежние годы. Порой ей очень хотелось о нём поговорить, но было просто не с кем – ведь не с дочками же обсуждать свою несостоявшуюся любовь!
Они познакомились, когда Марина училась на последнем курсе. Стас, молодой учёный, руководил дипломной практикой, и тема её диплома была созвучна содержанию его диссертации. Едва познакомившись, они сразу были оглушены друг другом и внезапно ворвавшимся в их жизни ощущением острого счастья, – доселе неведомого, – но не сразу это поняли, а когда поняли, долго этому чувству сопротивлялись: ведь у каждого имелись уже собственные семьи, дети. Высокий, русоволосый, он виделся ей особенным во всём, словно был посланцем иных миров: его обаяние, ум, талант казались невероятными, поражали воображение. Нельзя сказать, чтобы он был особенно красив, но в применении к нему категория красоты не работала, тут было что-то другое. У него были пронзительно-синие глаза – такие яркие бывают лишь у маленьких детей, с возрастом они блекнут, – а вот у него не поблекли! Под его синим взглядом Марине всё удавалось и всё складывалось, и поиск оптимальных методов анализа поверхностей казался увлекательной шарадой, которую они вместе разгадывали. На волне этого душевного взлёта она блестяще защитила диплом и её ожидаемо распределили в тот же НИИ и лабораторию, где работал он, под его крыло. Он стал соавтором её статей для научного журнала, помогал с кандидатской, учил тонкостям научного писательства. «Слишком уж просто ты пишешь, – наставлял он её, – а это неправильно. Так всем всё будет ясно и покажется простым, и в чём тогда сложность научной задачи, в чём твоя заслуга? В общем, это всё надо переписать, добавить терминов посложнее – обнаучить». Она счастливо смеялась и «обнаучивала», загромождая работы сложными терминами и замысловатыми формулировками – чем заумнее, тем весомее выглядел её труд! Это было похоже на игру в науку, и она, не задумываясь, приняла эти правила.
Читать дальше