Дмитрий Аникин - Новая жизнь

при обыске нашлись почти что все –

из сорока тыщ семь пятерок, две

по тысяче. Все смятое в карманах.

Чтоб Паша так, не завершив дела,

на полуслове – нет…

39

Нас собралось немного. Круг друзей

давно распался, скорбными вестями

их было не согнать на край Москвы

в больничный морг – вот родственники жались

в сторонке. Эта, в нищей серой куртке

захлюстанной, в сиротских синих ботах, –

сестра его Марина, а с ней рядом –

рахманный, богоданный этот твой.

Молчат все. Подхожу ко гробу. Надо

сказать хоть что-то, но стою, туплю,

гражданская проходит панихида,

скорбим мы о покойнике для виду.

Так я нашел тебя. Ты не скрывалась

и ни меня, ни Бога не боялась.

40

Я на тебя смотрел в упор весь день,

и муж твой волновался, думал, как

окоротить меня, чтоб без скандала,

да что-то не придумывалось; ты

старательно меня не замечала,

все теребила черного платка

концы, все зябко куталась в шубейку –

а слез-то нет. Ты шла поцеловать

покойника в его холодный лоб –

я ждал, что, как положено, убийцу

труп жертвы опознает, выдаст, вздрогнет.

Шел мокрый снег. И вместо слез снег мокнет.

41

Там, где мать похоронена его,

отрыли сбоку ямку. Гроб стоял

под неожиданно блеснувшим солнцем

открытый. – Забивать? – «Давай, стучи».

– Так денег бы прибавить. – « Будут деньги».

Пятерку им, другую…

Откупаясь

от мертвых.

Жизни собственной стесняясь.

42

Поминки были в ресторане «Русь» –

ну где еще еврея поминать,

как не в такой тошниловке! Я дал

достаточно. Наверное, Марина

по нищенству благому своему

прикинула, что можно подешевле,

и уложилась много в половину.

Я думал, умыкнуть хотела деньги,

так нет же – принесла с убогой, жалкой

улыбочкой. – Возьми, Илюша, на. –

Худа, тиха… и в косах седина.

43

Мы пили, пили, пили еще раз,

мы много пили – водка, водка, водка.

Сперва не чокаясь,

потом – как попадешь

в чужую рюмку рюмкою дрожащей

и плещущей (налито было с горкой).

Сивушный дух пластался над столом,

тарелка стала пепельницей, густо

наблевано вокруг.

А я весь вечер

подначивал тебя, не называя

по имени, в третьем лице клеймил

убийцу, б..дь б..дующую, – ты

не отзывалась на мои призывы,

пила, глотала зябко, торопливо.

44

Я речь заговорил. Пускай они

послушают. Кипела злость моя,

и голова болела. Ясно было,

как я смешон. Но на похоронах

и надо быть смешным, шута корежить:

ну, смерть, смотри, смотри, ушедший друг,

как нас пронял не за тебя испуг,

как мы стараемся забыть скорее,

что тут!

Пустых бутылок батареи

свидетельствуют о большом труде

проделанном – залить глаза беде.

45

Поэт, он как-то с вечностью в сношеньях

тяжолых, несвободных, ну а здесь

читающей России и родне

постыдно безразличен. Кто из нас

читал его, по памяти кто может

хотя бы строчку, а? Пусть будет пухом

тебе земля – твоих черновиков,

беловиков слагаем груду в гроб:

весь труд твой долгий так же мертв, как ты,

уныл, как намогильные цветы.

Труд трупа – нет-нет, я не каламбурю:

в моей душе смятенье, гнева буря.

Я встал качаясь и заговорил.

46. На смерть поэта

Испытаны условья смерти,

проделаны ее дела,

в декабрьской снежной круговерти

она на сердце так легла

легко, свободно и безбольно,

что верим в сказки смерти вольной:

мол, в райски области спеша

тропою узкой и короткой,

как вервь петли, как глоток водки,

спасется беглая душа.

47. На смерть поэта

Но он, качающийся в петле,

так не похож на беглеца

удачливого! Этот свет ли,

тот свет на лике мертвеца

отражены – свет, искаженный

страданием, по обнаженной,

по коже содранной – след свеж –

скользит, синеет, обвивает,

по шее тут и там мелькает…

Сними его, петлю разрежь…

48. На смерть поэта

Он был поэт, и он любую

смерть заслужил, а может быть,

он сам бы предпочел такую

двусмысленную, во всю прыть

дурную, собственную – прыгнуть,

в нелепой пляске тело выгнуть,

так приподняться над судьбой,

над даром малым: хочешь славы,

так выбираешь путь неправый

и ног не чуешь под собой.

49

Я выпил не садясь и продолжал

в иной манере, чуть спокойней, что ли…

Убили. Как злодейская рука

давала яды, петли надевала,

подушками душила? Интерес

вполне сыскной я разумею к смерти,

ищу я доказательства, и есть