Виктория Эл - Зови меня Шинигами. Дикая охота

– Давно не виделись. Ты где пропадала столько времени?

– Болела, – Кира сказала первое, что пришло в голову.

Не правду же!

– Чем таким? Что долго.

Семёнов смотрел с любопытством, скорее даже, рассматривал, и неуютно становилось, хотелось спрятаться от его заинтересованного взгляда.

– А ты что здесь делаешь? – чтобы не отвечать ему, сменила тему Кира. – Ваш же факультет в другом здании. Машку ждёшь? – предположила на и сразу подумала: уйти надо быстрее, чтобы опять не влезть в чужие отношения.

– Хм, Машку! – Семёнов усмехнулся. – Она же зимой перевелась. Поближе к дому. А вообще, мы с ней ещё осенью разбежались. Сразу после каникул. – Он скорчил потешную физиономию и с пафосом добавил: – Чувства не выдержали испытания разлукой. – И опять уставился на Киру. – Ты какая-то не такая.

– В смысле?

– Ну-у, не знаю. Или я просто подзабыл.

– Наверное.

У Семёнова выражение на лице, будто он в сомнениях. Например, в таких: сказать – не сказать, сделать – не сделать. Но Кире совсем неинтересны его душевные метания.

– Ну ладно, пока. Я пойду.

– Кир! Если бы я не с Машкой первой познакомился…

– Мне правда пора, – она не собирается выслушивать эти несвоевременные признания. – Время поджимает.

Семёнов, ты тоже в прошлом. Кира же твёрдо решила, отодвинуть назад всё, что случилось, если получится, забыть.

Сколько уже раз она начинала новую жизнь? Сколько уже раз представляла? Как переворачивает очередную страницу, и вот перед ней лист, идеально чистый. Пиши, что хочешь, не оглядываясь, создавай с ноля. Но постепенно сквозь свежие строчки, сквозь нетронутую белизну проступали знакомые образы. Миражи, нарисованные памятью. Заманивали, притягивали, обещали.

Но ведь обманут же. Опять обманут.

Возвращаясь домой вечером, уже темнеть начало, Кира заметила между домами человеческую фигуру. Не очень-то чёткую – далековато – да ещё в плаще, длинном, широком, неопределяемого блёклого цвета. И почему обратила внимания?

Может потому, что руки казались непропорционально длинными, а может потому, что двигался человек чересчур плавно, словно не шагал, а плыл по воздуху, не касаясь ногами асфальта, а потом замер, обернулся, увидел Киру и улыбнулся. Рот неестественно большой, беззубый, и глаза большие, почти круглые.

Нет! Не могла Кира на таком расстоянии и при таком освещении правильно оценить размер глаз, а уж тем более разглядеть есть или нет зубы во рту.

Сны, странные происшествия, и прежнее, никуда не исчезнувшее чувство вины перед родителями. Будто какая высшая сила наталкивала Киру на мысль: хочешь найти – ищи, хочешь узнать ответы – задай вопросы. Понятно, кому.

Значит, надо вернуться. Не факт, что храм Киру снова впустит, но стоит же попытаться. Вариантов у неё нет: только попробовать войти там, где она вышла. Других дверей она просто не знает.

Родители и слышать не желали о новом Кирином отъезде. Мама даже разревелась, стоило завести разговор, а папа хмуро молчал, смотрел с упрёком, и Кира сама едва не разревелась от отчаяния и бессилия. Ну не могла она поехать без родительского согласия. И не поехать не могла. А потом папа произнёс:

– Я еду с тобой. – И добавил тихо и мягко, но так что возразить не хватило сил: – Это не обсуждается.

Хорошо. Поехали вдвоём, остановились в том самом хостеле, в котором когда-то жила Кира. На всякий случай, но на самом деле не планировали здесь ночевать. Есть же подходящий вечерний поезд.

Дальше – Кира одна. Папа, как хочет, но придётся ему посидеть в хостеле, подождать. Это тоже не обсуждается. Кире почти двадцать, не надо её за ручку водить, справится сама. Теперь точно справится. А папу храм не впустит в любом случае, да и Киру – вряд ли. Так что и переживать нечего: вернётся она через пару часиков, никуда не денется.

Почти так и получилось. Заброшенный монастырь остался заброшенным монастырём, никаких таинственных путей. Облезлая дверь с трудом подалась, мерзко заскрипела, а за ней открылось пустое холодное помещение. Обшарпанные стены в грязных подтёках, осыпающаяся штукатурка, пол, не видимый под слоем мусора. Смысла нет входить.

Кира вздохнула, отгоняя разочарование. Ведь предполагала же, что так и будет. Она своё дело сделала, Сумеречному храму она больше не нужна.

С досады Кира пнула подвернувшийся под ногу камешек. Как же это? Несколько месяцев, безвозвратно канувших в небытие, кусок жизни, оторвавшийся и пролетевший мимо неё. Что происходило в это время? И почему ей не сказали о нём? Или нарочно подчистили память, заставили забыть нечто важное?