Николай Лепота - Богомол Георгий. Генезис

Курносый задыхался от восторга. Его все еще толкали и тащили. А он тащил за руку свою Айседору Иголкину (по мужу). Она ему была, как видно, дорога. Или тягучая судорога сцепила их влажные кисти.

Бант Доры повис ненужной тряпкой, покалеченный случайными плечами, локтями, кистями, хлопающими и по банту, и по лицу. Не до гламурностей, когда такое счастье.

Дора, так и не совладавши с горлом, пищала лилипуточкой:

– Воин! Воин!

И разгоралась лицом, ощущая в глубине скоромного тела чувственные позывы. Будто тащили ее не в толпе умильных горожан – к свету, а по лесу. На совокупление с огромным и могучим воином. Пусть не чугунным. Но с большим надменным носом.

Соблазнительная дама сама по себе вошла в негромкий экстаз:

– А-ааа! А-ааа! А-Ах-ик…

Икнуть – не пукнуть. Ей простили.

Люди растеряны. Счастливо улыбаются. Слившись в едином крике, немеют. Наиболее пылкие, близки к поллюциям. Им мил уют укромного житья. Их трогательная защищенность.

Не до гнилого балагурства этому народу. Он предан целиком.

А преданность рождается тогда, когда не предают. А Юлий не предаст. И не продаст. Им кажется сейчас – толпой. Они в едином вздохе с кружащейся большою головой, готовы в это верить. Верят.

Но знают и другое. Поодиночке. После. Иногда.

…

Из группы нарядных дам одна (не ниже категории «В») выделялась особенно. С рыжими волосами, в лиловом, наглухо закрывавшем тело, атласном с серой отделкой платье, гладко облегавшем прелестную фигуру. Платье подчеркивало изумительные изгибы. Выпускало на волю обнаженную высокую шею. От шеи кверху, под шляпу завивались медные волосы.

Великолепная женщина пребывала в полной силе прельщения. Держалась скромно, но умело, неуловимо выделяя позой то одну часть тела, то другую, губами выдувая сквозь улыбку невинные майские ароматы. Они текли, опровергая август.

Она была желанна.

Стоявший рядом с ней худой мужчина с желтым боткинским лицом (возможно иноземец), ликуя, незаметно для себя, но явственно для всех, все тянул и тянул к ней шею. Обоняя уже открыто. Дергая крыльями носа. Всасывая душистые струи.

Его примеру невольно следовали юные и пожилые.

Закат еще горел, стекая вправо. Зарево городских оранжевых фонарей поднималось все выше. И таяло. Теплели красным, желтым и зеленым переброшенные от помоста к туннелю гирлянды цветных лампочек. Черный небосклон, искря звездами, надвинулся, приник, прижал к земле все это разноцветье.

Женщина в лиловом поежилась вдруг, словно бы от холодка. Хоть ночь несла тепло. Похолодать могло, но лишь к утру. Когда с полей, пройдя меж стен домов, потечет сырость вглубь городского сонного покоя. Но до утра еще так далеко.

К прелестной даме уверенно подошел облитый с ног до головы черной униформой офицер. Знаки различия красного металла, едва видимые в полутьме, присохли к форме стальными червячками. Он не прилагал к тому никаких усилий, но ему безропотно уступали дорогу.

Гвардеец, не обронив ни слова, твердо взял лиловую женщину за руку и потянул из толпы.

Окружающих охватил трепет и молчаливое смятение. Кто-то не то пискнул, не то свистнул в нос. Кто-то подавился словами и булькнул горлом, кто-то отшатнулся, а кто-то и вовсе отшагнул подальше.

Некий важный с виду человек, надменно, но неловко попытался предъявить гвардейцу жетон. Тот, не глядя, отвел вельможную руку с перстнем, и подтолкнул красавицу плечом.

Она растерянно переступила с ноги на ногу, не понимая ничего, но страшась, все еще надеясь на что-то. Обернулась с неловкой улыбкой, не видя лиц в ответ (они все поникли), обернулась к паровозу и зачем-то помахала изящной рукой его красному солнцу.

Солнце зловеще горело сквозь туман, все плававший не оседающими клубами вокруг железных черных боков.

Багровое глухое стекло шлема офицера склонилось прямо к лицу испуганной женщины.

До сих пор не было произнесено ни слова.

Дама, вынужденно подчиняясь, сделала шаг. И тут же за ее спиной выросла фигура в малиновом облачении с серебром позументов на обшлагах рукавов. Тронула женщину за руку.

– Горожанка Лаура Лооносье! Пожалуйте за мной. Вас будут видеть.

Заминка. И вдруг всеобщая суета. Движение. Голоса. Люди, все так же не глядя в сторону лиловой женщины, заговорили и даже захихикали в ответ друг другу. Они столпились, расступились. И столпились вновь, мешая друг другу.

– Тридцать секунд! – Бросила в пространство фигура в малиновом облачении, не видя возможности выйти из круга людей без помех.