Алексей Кулаков - О погоде говорят, когда больше не о чем

Короче говоря, в соответствии с физическими законами, которые я только что узнал, на Земле царила настоящая музыкальная погода. Как будто где-то на небе в одном из облаков засел диджей, готовый врубить музыку на любой вкус и лад, в зависимости от предпочтения целевой аудитории. Эта музыка была настоящей, живой концерт в любом уголке Земли. Сразу захотелось путешествовать, послушать латиноамериканский живой реггетон, корейский кей-поп, калифорнийский клауд-рэп, немецкий рок и британский грайм.

И вот так просидел я на скамейке неизвестно сколько, под эту уютную, ламповую, теплую музыку. Укутавшись в свой не менее теплый шарф, прикрыл глаза и уснул…

Когда я проснулся и спросил случайного прохожего: «Куда же пропала музыка?!», получил невнятное: «Какая музыка? Одень наушники».

И только тогда заметил, что уронил свои наушники. Заметил не без помощи гугла, что всё, о чем я написал, мне приснилось. Расстроенно поплелся домой, думая о том, как прекрасно было бы жить в музыкальном мире, потом сам с собой стал спорить: мир и так вполне музыкален, ты сам выбираешь момент, когда и что хочешь слушать. Потом я слегка приудивился, что обнаружил себя на скамейке, а не дома под пледом, видимо, с кофе и коньяком пора завязывать. Затем посмотрел наверх, увидел ясное небо и неизвестно откуда услышал вполне узнаваемые аккорды солнечного регги…

– Не забывай, – посоветовала бабушка

Джорджина, – что бы ни случилось,

у тебя есть плитка шоколада.

“Чарли и шоколадная фабрика”

Он стоял и смотрел в окно как заколдованный. Впрочем, может он и правда зачарованным был, кто знает? Мы себя не можем до конца понять, что уж тут говорить о других. Он стоял и смотрел на практически декабрьское, но еще ноябрьское безумие, творящееся за окном…

Заколдован, по-видимому, он был с самого рождения. Эта погода и этот почти декабрь, всё еще бывший ноябрем, напоминали детство, когда ему было семь. Маленький Жорик так же, как и сейчас, стоял у окна и смотрел. Только-только выпал первый снег, хотя этому явлению такое определение польстило бы, ведь выглядело это всё, будто случайный прохожий пытался покормить случайных голубей и рассыпал крошки. Но ему, семилетнему, снег казался похожим на сахарную пудру. Он предполагал, что скорее всего это не она, но ему очень хотелось, чтобы это было правдой. Хотелось, чтобы под ногами прохожих была не грязь, а просто слегка подтаявший, местами молочный, а местами темный шоколад. И чтобы слякоть была не до конца застывшим фруктовым желе, которое люди по своему незнанию безжалостно месят ногами, переводя продукт. Ему в детстве так сильно этого хотелось, что временами он верил, что так оно и есть. Что из снега можно вылепить зефирку, что со здания свисают фруктовые леденцы, которые неопытные люди называют сосульками. Что когда едешь в общественном транспорте, кондуктору нужно предъявлять фантики, а платить за проезд не иначе, как конфетами. Конфетами можно было вообще везде расплатиться – и за билет в кино, и за игрушки, и за новую куртку, но если выберешь что-нибудь подороже, то тут уж придется тебе и печеньем раскошелиться. И чего уж мелочиться, в его выдуманном мире здания были бисквитными, на деревьях росли ореховые помадки, городская река ему представлялась черным сладким чаем, где местами проплывали, будто корабли, дрейфующие ломтики лимона. Этот парень – отечественный самый настоящий Вилли Вонка!

– Сказочный придурок! – кричали ему одноклассники.

Дети достаточно жестокими бывают. Говорят, что думают. Не щадят. Взрослые поступают умнее. Они жалят медленно, плавно, но на всю жизнь след остается.

– И в кого ты такой бестолковый? – говорили самые близкие взрослые, родители.

Он стоял и смотрел в окно как заколдованный. Парню исполнилось семнадцать. Родители, будучи самыми близкими и вместе с тем самыми мудрыми людьми, естественно, лучше знали, что нужно их творению, их кукле, именуемой «сын», а именно – заняться делом и меньше думать. Они сделали ему предложение, от которого он не смог отказаться: стать студентом и освоить экономическую специальность, чтобы деньги в семье водились и был достойно оплачен весь их родительский труд. Родители в принципе считали сына инвестицией, он непременно должен был получится ровно таким, какими они стать не успели, или не очень хотели, или хотели, но поленились стать: всегда проще учить, чем учится. Жорик, то есть Георгий закончил университет, но только не стал тем, кого из него лепили – глина неподатлива оказалась. Не завел он ни жены, ни детей, ни дома своего, ни квартиры, ни собаки, ни машины, вообще ничего из того, что уже появилось у его одноклассников, когда они стали взрослыми. Чем, собственно, и вызывал непонимание, недоумение, удивление, презрение, насмешки и еще целый спектр негативных реакций общественности.

Читать дальше