Надея Ясминска - Запредельность

Юрка, белобрысый и загорелый до черноты, нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– Чего кричишь? – с показным равнодушием спросил я. – Где твоя сказка? Показывай.

– Пошли в курятник, – заявил брат.

Признаюсь, это немного охладило мой пыл. Ну что невероятного могло случиться в курятнике? В конюшне – еще куда ни шло. Во многих сказках упоминалась именно конюшня. Но курятник?.. Разве что одна из кур снесла золотое яичко.

Я поплелся за Юркой. По дороге нас облаял хранитель будки Маркиз (слишком напыщенное имя для дворняжки), и я наступил босой ногой на щепку (не больно, но обидно). Наконец, мы оказались в курятнике, который пахнул курятником и был битком набит пестрыми курицами – белые почему-то у бабушки не приживались.

– Ну и где? – спросил я, стараясь не вступить в опасные точки босой ногой.

– Вот! – благоговейно прошептал Юрка, показывая на нечто, копошащееся в углу.

Это нечто оказалось маленьким, жутко страшным цыпленком, покрытым редким пухом вперемешку с навозной коркой.

– Что. Это. Такое? – стал медленно закипать я.

– Ну, я же говорил, как в сказке. Помнишь, мама читала. Этот, как его… гадкий цыпленок!

– Гадкий утенок, олух!

– Но это ведь цыпленок…

– Цыпленок, утенок, страусенок, какая разница! Ты ради этого меня поднял в такую рань?

– Так интересно же, разве нет? – округлил глаза Юрка.

Я тогда разозлился не на шутку. Подумать только: семь утра, а я стою посреди курятника в трусах и одном тапке. Отвесив брату подзатыльник (несильный, правда – уж очень подкупали его невинные глаза), я побрел досматривать сон.

А вот Юрка не угомонился. Следующие два дня он то и дело заглядывал в курятник посмотреть на своего «сказочного» цыпленка, который, к слову, становился все непригляднее. Бабушка только отмахивалась – всяко, говорила, на свете может быть. И телята двухголовые рождались. А смотреть на чудо-птицу времени нет, хлопот по хозяйству полно.

На третий день гадкий цыпленок пропал.

Отыскался он весьма забавно – тогда, когда мы заметили, что Маркиз наотрез отказывается заходить в свою будку. «Никак, домовой там завелся», – пошутила бабушка. Мы с Юркой, слегка подрагивая от страха, заглянули в конуру и обнаружили там нашего гадкого цыпленка! Изловить мы его не смогли – такой верткий! Только заноз нахватали, а он остался жить там. Маркиз поселился на улице. Каждый раз, когда я проходил мимо и видел его, сиротливо свернувшегося возле будки, стыдил: «Здоровый псина, а выгнать какую-то мелкую заразу не можешь!» На что Маркиз лишь жалобно скулил и прятал нос в лапы.

Гадкий цыпленок почти не высовывался из собачьей конуры, и постепенно мы забыли о нем. Даже Юркин интерес поутих. Неделю-другую нас занимали более важные вещи: купание в озере, лесные ягоды, домик на дереве, в общем, все то, что так редко доступно простым городским мальчишкам. Поздними вечерами, когда бабушка уже спала, мы тихонько, вползвука, смотрели телевизор – обычно страшные фильмы, которые в деревне казались еще страшнее. И вот во время такого привычного просмотра Юрка вдруг застыл, округлив глаза. Они у него и так большие, а в тот момент и вовсе превратились в два блюдца.

– Ага, испугался! – толкнул я его локтем. Но брат ткнул дрожащим пальцем не в экран, а в окно за ним.

А там, в нашем дворе, полыхал приличных размеров костер! Мы выскочили – горела будка Маркиза. Сам пес почему-то не лаял, а лишь жалобно поскуливал в сторонке.

– Колодец, быстро! – скомандовал я. Ведро-другое, и мы погасили пожар. Хорошо, что Маркизова будка стояла отдельно, посередке двора, и огонь не перекинулся ни на что другое.

– Цыпленок! – вдруг заплакал Юрка. – Мой цыпленок! Он ведь все время там сидел… Он сгорел!

– Да погоди, – стал утешать его я. – Он дурак, что ли, сгорать? Убежал он, чудик твой!

– Ку-уда-а он мо-ог… – начал было всхлипывать брат и вдруг умолк. Потому что прямо из еще дымящейся будки выскочил комочек, весь в саже, и побежал, хлопая крыльями, к родному курятнику.

– Цыпленок! – закричал Юрка. – Живой!

Мы кинулись за ним и ворвались в курятник, порядком распугав сонных кур. Цыпленок метался туда-сюда с хрипением, чем-то напоминающим рык. Наконец, нам удалось загнать его в угол…

Юркины глаза-блюдца превратились в миски. А моя челюсть упала и точно укатилась бы куда-то, если бы не была прочно прикручена к голове.

То, что мы с самого начала приняли за уродливый клюв, оказалось на деле маленькой пастью с довольно острыми зубками. А навозная корка при ближайшем рассмотрении превратилась в чешую. И крылья, с ноготь длиной, пока не окрепшие, – но не как у птицы, а как, скорее, у летучей мыши…