Ирина Ширяева - Память воды

Юная актриса сделала паузу. И вдруг, опустив глаза на первый ряд, в упор посмотрела на Влада. Да, именно на него! И этот прямо в душу проникающий взгляд прямо-таки пригвоздил парня к сидению. Он ошарашено замер от такого неожиданно пристального внимания.

Но мало того! В упор глядя припоздавшему зрителю в глаза, Вика спросила с отчаянием и надеждой:

– Где ты? Что с тобой?

Спросила – его!

Влада аж холодный пот прошиб. Почему она именно к нему обращается? Да ещё с такой страстью, с каким-то как бы подтекстом? Потому, что он оказался в первом ряду? Или она чует, что он пришёл сюда не просто так? А может, хочет послать ему какой-то сигнал? Либо это тупо актёрский приём, а он навоображал себе невесть чего?

Тем временем круг света на подмостках расширился, охватив декорацию. Судя по всему, она обозначала помещение в военном госпитале. На авансцене стоял рабочий стол, над ним сбоку висел агитационный плакат: суровый солдат на фоне Медного всадника, протягивал зрителю винтовку, на красном знамени горел призыв: «Молодёжь, в бой за Родину!». В пространстве позади стола были натянуты верёвки с развешанными на них для просушки постиранными бинтами.

Вика подошла к столу и положила на него тетрадь. Только сейчас Влад обратил внимание, что одета она в мешковатый белый халат с завязками сзади. На голове у юной актрисы красовалась косынка, похожая на ту, что носили сёстры милосердия ещё в Первую мировую. В углу этого раритетного головного убора хорошо просматривался инвентарный номер – вероятно, так было задумано для антуража. Медсестричка, значит.

Вика взяла в руки одну из полос бинтов, которые лежали на столе, и принялась аккуратно скручивать её в валик, не прерывая своего печального монолога:

– Каждый раз, когда в наш госпиталь из эвакопункта привозят новую партию раненых, я бегу смотреть. Очень надеюсь увидеть тебя среди них. Надеюсь… и боюсь – ведь ранение может оказаться очень тяжёлым…

Вика закусила губу, под ресницами блеснули слёзы. Словно не желая, чтобы они пролились и показали её слабость, девушка поспешно подняла глаза и уткнула взгляд в солдата на плакате.

Влад поймал себя на том, что потихоньку с облегчением вздохнул. Вот-вот, пусть лучше к агитационному солдату обращается, чем к нему. А то у этой юной актрисы такой взгляд… всю душу выворачивает. Талантливая девчонка! Даже он, человек далёкий от лицедейства, это видит. Вот только как далеко простираются её таланты и насколько они опасны для него – пока неясно.

Девушка между тем шагнула к плакату и бережно провела ладонью по его кромке. То ли расправила завернувшийся угол, то ли погладила. Сквозь слёзы вдруг проклюнулась слабая бледная улыбка. Как будто она по ассоциации что-то вспомнила. Другой плакат, быть может?

– А знаешь, я каждый день, по пути на работу прохожу мимо старой, довоенной ещё афиши… – доверчиво поделилась Вика, и в её грусть впрыгнули весёлые искорки, замерцали.

Девушка вернулась к столу и принялась опять сматывать в рулончики марлевые полосы. Улыбка робко светилась на её лице. Как солнце в холодной воде – пришло Владу на ум знаменитое сравнение.

– Помнишь прикрепленные к каждому столбу фанерные листы с анонсом музыкальной комедии «Антон Иванович сердиться»? Фильм вышел накануне войны, и мы не успели его посмотреть. Ты ещё сказал, что когда вернёшься, первым делом поведёшь меня на эту комедию…

Девушка отодвинула в сторону готовые свитки бинтов, повернулась и шагнула назад – к тем прозрачным тряпочкам, что сохли на верёвках.

– Да, афиши всё ещё висят, – продолжала она говорить, снимая марлевые полосы. – И этот кусочек обещанного, но несбывшегося, отнятого веселья выглядит нелепо в обескровленном, едва дышащем городе… – Юркие искорки выскакивали из её голоса и убегали, пугаясь тяжёлых мрачных слов, боясь быть ими раздавленными.

Откуда-то потянуло сквозняком. Бинты заколыхались, полетели косо – словно снежные обрывки безжалостной пронзительной метели.

– Среди разрывов бомб и снарядов… подолгу дымящихся развалин… верениц замерших троллейбусов и трамваев… тёмных измождённых лиц в длинных очередях за хлебом… – говорила девушка посреди этой метели. – Людей, присевших на обочине, но так и не поднявшихся … «Пеленашек» на саночках… Сосущей стыни, гари, хруста выбитого стекла и кирпичной крошки под ногами…

В её голосе не звучало даже горечи. Это были усталые интонации человека, для которого шокирующие картины стали бытом. И потому эмоции по поводу жуткой повседневности давно выгорели, обесценились.