Ирина Ширяева - Память воды

Ну, что делать. В конце концов, он стремился не на представление, а на встречу с таинственной Викой.

Дворец он узнал сразу. Как будто проявилась, приобрела резкость картинка, маячившая в его голове. В результате многочисленных перестроек от лёгкого елизаветинского барокко Растрелли здесь мало что осталось. Архитектура здания тяготела теперь скорее к тяжеловатому классическому стилю – жёлтые стены, массивные белые колонны.

Влад узнал и высокие двустворчатые двери, и длинные деревянные ручки, украшенные на концах медными набалдашниками-шишечками. Причём стёртую ребристость ручки, на которую со странной привычностью легла ладонь, он узнал как будто даже на ощупь.

Шагнул в просторное фойе. А вот и то самое зеркало, огромное, в золочёных завитушках. Амальгама помутнела от времени, стёрлась и расслоилась по углам.

Однако в мутноватой глубине Влад совершенно чётко увидел своё отражение.

Своё! Уф-ф-ф… Уже хорошо!

Это обстоятельство подняло настроение и прибавило уверенности в себе.

– Вы куда, молодой человек? Надо отметиться!

Влад оглянулся. Из застеклённой будки на него подозрительно смотрел пожилой худощавый мужчина в чёрной форме охранника.

– Я … э-э-э… – замялся Влад. Но тут же нашёлся, ткнув в висящую на стене афишу: – Вот! На «Письма любви»!

– Поздновато что-то, – сомневающимся тоном заметил охранник. – Заканчивается уже.

– Так получилось… С Васьки добирался… – снова замямлил Влад.

Вот же блин! Человек изо всех сил рвётся на какую-то несчастную художественную самодеятельность, которая на фиг никому не нужна, а его ещё и не пускают!

– А там знакомая выступает. Вика Топалова, – добавил он для убедительности. Очень хочется посмотреть!

– Знакомая, говоришь? Ну ладно, – смягчился охранник. Видно, беззаветная тяга парня к очагу культуры тронула сурового стража. – Проходи.

Привратник щедрым жестом махнул влево от лестницы, и Влад послушно потопал в указанном направлении.

Просторные двойные двери с табличкой «Зрительный зал» обнаружились сразу, но они почему-то оказались заперты. Тихонько зарычав от досады и с трудом поборов желание пнуть преграду, парень пошёл дальше в поисках другого входа. Коридор загибался углом, за которым, как и ожидалось, оказались ещё одни двери.

Вкрадчиво скрипнув, створка подалась и впустила в душноватую, пахнущую пыльными драпировками и сладковатыми духами темноту. Понадобилось несколько секунд, чтобы сетчатка настроилась на полумрак.

Выяснилось, что припозднившийся зритель стоит у бокового входа, между сценой и первым рядом.

Народу в зале оказалось неожиданно много. Влад рассчитывал сесть где-нибудь сбоку, но обнаружилось, что все крайние места заняты. Зато первый ряд был практически свободен, если не считать двух вольготно расположившихся на просторе мужиков.

Впрочем, сидели они на самых крайних местах – вероятно потому, что один из них даже в сидячем положении смотрелся высоченным, под два метра. К тому же на макушке у него красовалась круглая шляпа-котелок. Вероятно, этот аксессуар в данном случае представлял собой не уличный головной убор, а элемент имиджа.

«Боярский, блин, – хохотнул про себя Влад. – Какая-то несчастная самодеятельность, а туда же – мнят себя богемой…»

Недолго думая, он потихоньку прошёл вдоль первого ряда и уселся посередине. На миг ощутил на себе недоумённые взгляды двух обитателей этого типа VIP-пространства.

Тем временем погас свет, и сцена на несколько секунд погрузилась в темноту. Затем вспыхнул прожектор и осветил правую часть подмостков.

В круге света стояла девушка, прижимая к груди толстую тетрадь в клеёнчатой коричневой обложке. Влад сразу узнал Вику – как не разглядеть с первого-то ряда! Да её и невозможно было не узнать – девчонки с такой яркой и цепляющей внешностью не каждый день встречаются. Правда, на фотографии Вика выглядела более цветущей. Сейчас она смотрелась очень бледной и какой-то осунувшейся. Что, впрочем, нисколько её не портило, а только придавало некой одухотворённой значимости.

Девушка ещё ничего не говорила и не делала – молчала, глядя куда-то поверх зрительских голов, обнимала, вероятно, дорогую ей тетрадь – а на юную актрису уже хотелось смотреть и смотреть. Она уже держала зал. Вероятно, это и называется харизмой.

Наконец Вика заговорила:

– Как давно я не заглядывала в свой дневник… – её слова упали в благодатно внемлющее пространство зала и проросли ещё более чуткой тишиной. – Всё моё желание излить что-то на бумагу исчерпывалось в письмах к тебе. Но от тебя уже давно нет ответа. Поэтому в качестве отдушины я снова взялась писать дневник. А получается, что опять обращаюсь к тебе. Что не могу иначе… – казалось, Вике было мало завороженного внимания зала. Её монолог рвался куда-то за его пределы – к тому единственному, которого не было здесь. – В дневнике я могу быть даже откровеннее – здесь можно писать то, что в письме вымарала бы военная цензура…