Валерий Пылаев - Горчаков. Титулярный советник

Единственное время суток, когда я был хотя бы отчасти предоставлен сам себе. Даже если выпадал свободный от муштры в училище денек, сразу же после завтрака начинались разъезды, встречи, визиты – и уже не прекращались до самого позднего вечера, а то и ночи. Поначалу мы занимались всеми этими странными хлопотами вместе с дедом, но в последние недели полторы старик разленился и уже не стеснялся отправлять меня с Андреем Георгиевичем – а то и вовсе одного.

Видимо, я держался не так уж плохо. Пожимал руки – или манерно целовал, если приходилось общаться с дамами. Улыбался, стараясь быть учтивым, справлялся о здоровье дедушек, бабушек и тетушек, о детях… И только потом – о делах насущных, ради которых, собственно, и приезжал.

Всю эту необъятную толпу непременно следовало запоминать не только по имени, отчеству и титулу, но и по степени родства с Горчаковыми. Двоюродные тетушки, чьи-то внучатые племянники, братья дочери старшей сестры матери… И их была едва ли половина. Примерно столько же у нашей семьи оказалось вассалов, связанных древними клятвами, союзников, старых друзей, которых тоже в обязательном порядке полагалось почтить визитом, должников – а иногда и тех, кому в свое время изрядно задолжал дед.

И речь, разумеется, шла не о тех долгах, с которыми можно было бы расплатиться имперскими рублями.

В общем, жизнь наследника рода – пусть даже дед еще ни разу меня не называл таковым публично – оказалась совсем не малиной. Настолько, что я даже радовался возвращению на свою койку в дортуаре училища. Но радость всякий раз оказывалась недолгой: после нескольких часов мертвецки-крепкого сна меня ждало пробуждение, умывание и построение на утренний смотр, после которого начиналась муштра.

Воля деда порой избавляла меня от классов и необходимости находиться в училище денно и нощно, но ничего не могла поделать с экзаменами, нормативами, нарядами, цуком и прочими прелестями жизни юнкера первого курса. За каждую отлучку Мама-и-Папа щедро вознаграждал меня поручениями – и второй «родственник» от него почти не отставал. Иван твердо задался целью сделать из меня отчетливого юнкера и шел к ней, не считаясь с потерями.

Я не возражал: даже ночные бдения, подъемы по команде и синяки от приклада трехлинейки были не столь мучительны, как часы, проведенные в гостиной очередной титулованной бабуси. Каждая великовозрастная княгиня или графиня, похоже, считала своим долгом сосватать мне внучку или, за неимением таковой, хотя бы племянницу.

Приходилось юлить. Юные девы все как на подбор оказывались теми еще красотками и наверняка могли похвастаться не только происхождением, но и манерами, неплохим потенциалом Дара, образованием – а то и капиталами. Но на них совершенно не было времени! Не то чтобы жизнь всерьез пыталась превратить меня в монаха, но единственной женщиной, с которой порой приходилось чуть ли не спать в обнимку, стала винтовка с чужим плетением на цевье.

Редкие часы, когда я мог хотя бы побыть наедине, выпадали или перед сном, или на рассвете – но и их приходилось тратить на документы или чтение книг. В последнее время мое социальное положение росло заметно быстрее знаний, и пробелы в образовании из внушительных грозили превратиться в катастрофические.

Но не сегодня. К черту. Когда голова похожа на чугунный горшок, пялиться в цифры отчетов все равно без толку.

Умывшись, я накинул рубашку и спустился вниз, в гостиную. Занял любимое дедовское кресло и взял со столика свежую газету. Судя по тревожным заголовкам, в стране действительно творилось что-то из ряда вон выходящее. Забастовки, убийства в крупных городах, крах высших чинов – а теперь еще и беспорядки в полках в губерниях за Уралом.

Да уж. Опальный генерал Куракин удрал из столицы, но, похоже, продолжал действовать там, куда не дотягивались даже длинные руки Третьего отделения. Зная Багратиона, он наверняка поднял всех – и своих людей, и полицию… а может, даже военных.

Одному Богу известно, скольких жизней стоил покой хотя бы в столице.

– Доброго утра, ваше сиятельство. Сегодня вы рано…

На столик опустилась дымящаяся чашка на блюдце. Утренний кофе мне теперь приносила Арина Степановна лично – честь, которой раньше удостаивались только дед, отец и Костя. И, сколько я ни пытался ворчать, ругаться – а то и вовсе приказывать, – хранительница усадьбы больше не называла меня по имени, Сашей. Только на вы» и уже набившее оскомину «сиятельство». Как говорят французы – noblesse oblige, положение обязывает.