Вера Волховец - Ведущая на свет

– Все потому, что ты чертов везучий ублюдок, Генри, – снова шипит из-за моей спины Айвен. – Выторговал себе кормежку.

– Значит, Генри? – повторяю я, вновь поворачиваясь лицом к обрушенному мной на землю кресту. – Или лучше Генрих? Генрих Хартман?

– Генри, – Демон морщится от звучания своего полного имени. – Генрих Хартман – это практически приговор. И да, это мой приговор, но все-таки я сейчас предпочту о нем не думать.

– Почему приговор? – я удивляюсь, поднимая брови.

– Надо же, девочка не в курсе, с кем разговаривает, – хохочет за моей спиной Айвен. – Может, рассказать ей, почему тебя совесть мучает, а, Хартман? С чего можно начать? С девок, которых ты резал, как овец, еще смертным? Или с лимбийских похождений?

– Заткнись уже, Вэйл, – голос Генри становится еще ниже, но звучит, напротив, еще опаснее.

Айвен Вэйл рычит в ответ, уже без слов, как дикий зверь, и на моей спине волоски дыбом встают, будто он мне на ухо уже дышит своей яростью.

– А как тебя зовут, птичка? – ласковый голос Генри так контрастно звучит с его жестким тоном, которым он обращался к Айвену.

– Зачем тебе знать мое имя? – я виновато опускаю ресницы, припоминая, разрешено ли стражам представляться заключенным, и нет, не припоминается. – Я же вряд ли вернусь. Ты же понимаешь, я – страж. Мне не позволен контакт с распятыми.

– Но сейчас ты со мной хорошо так контактируешь, – насмешливо замечает Генри.

Я без лишних слов поворачиваюсь, демонстрируя Генри сломанное крыло.

– У меня вроде как исключительный случай, – поясняю я. – Да и, по сути, бросить место своего преступления я не могу. Нужен кто-то, чтобы помочь снова поставить твой крест.

Ожоги моя сущность залечить может – душа помнит, каким должно быть тело. Перелом крыла – нет. Это же дар небес вроде как. Нужен кто-то из серафимов, кто-то, умеющий исцелять наложением рук. Меня этим даром не одарили, увы. Слишком грешная.

Но, разумеется, за этот разговор мне еще влетит. Нарушение правила наверняка ляжет в выписку кредитных изменений. Но ладно, это я как-нибудь переживу.

– И что ты будешь делать? – тихо спрашивает Генри. – Пойдешь пешком? С Холма Исчадий? Это действительно долгий путь, тебе не вынести.

Ну да, не под палящим, безжалостным к нечистым душам солнцем верхнего слоя Лимба*. Не без воды и без еды. Но я уже подумала об этом.

– Я вызвала помощь, – я касаюсь запястья, покрытого черными мелкими значками и буковками, служащими для связи обитателям Лимба. – Скоро за мной прилетит мой друг. Он – серафим, он умеет исцелять.

– Ничего себе у тебя друзья, – Генри округляет глаза. – Ты cтраж, значит, работаешь на втором слое Лимба. Кого попало на наш слой не пускают, жалеют. Значит, грешков у тебя хватает. И ты – дружишь с серафимом? У них же нимбы жмут и аллергия на "грязных грешников". А он точно тебя не хочет?

– Он мой друг, – упрямо бормочу я. Вспылить бы, рассердиться, потому что не его это дело, а мне не можется.

– Так все-таки как тебя зовут, птичка? – повторяет Генри, переставая донимать меня вопросами о моей дружбе с Джо. – Позволь мне запомнить имя девушки, которая еще умеет искренне сочувствовать. В Страже Полей, да и вообще в Лимбе с такими персонажами большой дефицит, знаешь ли. Здесь все такие эгоцентрики…

– Сказало исчадие ада, – вполголоса цедит за моей спиной Айвен, – Хартман, не коси под святошу, а то меня стошнит.

Генри делает вид, что ничего не слышит, продолжая глядеть на меня с выжидающим интересом.

Я все-таки осторожно кошусь в сторону второго демона, вижу только русые волосы, рассыпанные по плечам, и жесткое лицо с острым подбородком и жестким прищуром. От этого демона почему-то мороз по коже идет.

– Агата, – вновь поворачиваясь к Генри, все-таки я произношу свое имя вслух, почему-то неловко краснею, а потом вообще зачем-то добавляю: – Агата Виндроуз.

Демон некоторое время молчит, будто пробуя мое имя на вкус.

– Забавно, – наконец тянет он. – Агата Виндроуз. Роза добрых ветров?* Принесешь мне удачу, птичка?

– Она тебе свою воду отдала, – раздраженно шипит Айвен. – Вот тебе и удача, Хартман. Чего ты там еще хотел? Забудь!

– Увы, но да, придется, – тихо вздыхает Генри и затихает. Смотрит даже не на меня, а в небо. И выражение лица у него довольно невеселое. Он покусывает губы, и, когда я приглядываюсь, замечаю, что его тело мелко вздрагивает. Он по-прежнему чувствует боль от соприкосновения с крестом, хотя мастерски это подавляет.

– Сколько ты распят? – невесть зачем спрашиваю я.