Вера Волховец - Ведущая на свет

Не сомневайся в промысле Небес, Агата…

А я усомнилась.

И я падаю.

Вниз.

В Лимбе не умирают, второй раз не умрешь.

Несмотря на это, с землей мне встречаться больно…

Я прихожу в себя от боли. Жжет затылок, спина пылает, будто ее секли плетьми три часа кряду. Откуда я вообще знаю, как секут плетьми? Ой, да без понятия. Но сравнение подобралось вот такое.

Я не сразу осознаю, что могу шевелиться, кажется, что эта боль меня парализует, ослабляет. Надо мной едва-едва голубое небо и слепящее, режущее глаза белое солнце.

В этом небе я летела, под этим небом не удержала внимание на тяжести крыла. Оно рассеялось, и я рухнула вниз. Паршивый из меня Страж Полей, что бы там ни говорил Джон.

Одно мое крыло – не рассеявшееся – неловко изогнулось под моей спиной. Судя по острой боли – сломано. Хотя падение смягчило. Ударься я головой, было бы хуже…

– Святоша, – тихо хрипит кто-то из-под моей спины, – я чую, что ты очнулась, слезь с меня, будь добра.

Твою же любимую мамочку, Агата! Ты на кого-то упала!

Собираю себя в кулак, отрешаюсь от боли, скатываюсь на землю.

Подо мной – крест. К таким крестам на Поле Распятых приковывают демонов.

Ой-ой. Я упала на крест, обрушила его на землю.

Будет мне сегодня выговор, будет и штраф. Мистера Пейтона хлебом не корми, дай наложить взыскание. Очень суров и придирчив этот мой начальник. Мне кажется, что ко мне особенно. Джон успокаивает меня, говорит, что по три шкуры Артур Пейтон дерет со всех своих подчиненных. А я прямо не знаю… Мне порой кажется, что где-то в прошлой жизни я наступила мистеру Пейтону если не на хвост, то на ногу – точно.

Может, это так у меня совесть нечистая чешется, потому что Артуру не за что испытывать ко мне приязнь. Работник я паршивый, в Лимбе водятся и получше. А греховный кредит у меня большой. Немногим меньше, чем у тех, кто начинает демонеть. От обращения в демона меня не так уж много отделяет. Чуть-чуть расслабься, чуть-чуть искусись – и пойдешь в обратную сторону от освобождения.

– Я ни на что не намекаю, но святая земля жжет меня не меньше креста, – слабо звучит все тот же мужской голос, – и валяться между двумя калеными наковальнями не входит в комплекс моих карательных мер. Они должны быть болезненны до грани сознательного. А я вот-вот отрублюсь.

Демона не видно из-под огромного креста. Но он мне не лжет, он прав. Я его сбила, надо как-то исправить эту беду. Хотя крест я и не поставлю самостоятельно, силенок не хватит. Но могу же перевернуть?

Вокруг меня кресты с демонами. Большинство из них находится в забытьи – обычное дело для этой области – самых опасных здесь и солнце жарит сильнее всего, иссушая греховную жажду. А тот, кого я уронила, умудряется разговаривать.

Поврежденное крыло не рассеивается, и это еще хуже – оно мне мешает. Тем не менее я встаю, стараясь не задеть крылом соседние кресты. Я не демон, меня святая земля не жжет. Уже легче.

Я касаюсь края перекладины креста и шиплю от боли. Жжет. Ужас как прожигает мою грешную сущность прикосновение к святому кресту. Но я бросаю взгляд на дрожащие от боли пальцы распятого, втягиваю в себя побольше сухого горячего воздуха, прикусываю губу и толкаю перекладину вверх, заставляя её перевернуться.

Крест обрушивается на землю, на тыльную свою сторону. Демон, больше не соприкасающийся со святой землей, переживает удар креста об землю, с леденящим мою душу воем: его спина с размаху прикладывается к святыне, для него это фактически удар о раскаленную сковороду. Но болевого шока ни у него, ни у меня все-таки не случается. Хотя я, глядя на свои багровые пальцы, с которых от жара начала слезать кожа, испытываю настойчивое желание упасть в обморок, а не подвывать, прижимая к себе обожженные руки.

– Спасибо, – раздается хриплый голос, и, скуля от боли, я гляжу на распятого. Демон смотрит на меня устало, прикрыв веки, и длинные волосы лежат вокруг его головы, разметавшись во все стороны, будто лучи солнца.

У него быстрая регенерация… Куда быстрее, чем моя, потому что мои ожоги сходят медленно, а его – почти мгновенно. На моих же глазах.

Я на долю секунды забываю как дышать. Боже, какой мышечный рельеф… Даже сквозь тонкую сероватую рубашку проступает. Дайте мне бумагу и карандаш срочно, это совершенство нужно немедленно зарисовать.

Облей этого парня водой, и все скульпторы мира передерутся за то, чтобы слепить этот потрясающий торс, с прилипающей к коже тканью. В одной позе, в другой – в сотне тысяч поз. Идеал того стоит.