Татьяна Мастрюкова - Приоткрытая дверь

Но встать и убедиться почему-то страшновато. Я слушаю, зажмурив глаза, ни на что не отвлекаясь. И четко различаю, как этот кто-то на мягких лапах, совершенно не таясь, лакает воду из бабушкиной красной леечки, которая всегда стоит на подоконнике рядом с цветами. Пьет эту воду всласть, лакает и лакает…

Проснувшись утром, я даже не могла вспомнить момент провала в сон. Мелькало воспоминание, что при-хлебывание на подоконнике прекратилось, а потом вроде бы бабушка тихонько стонала, но я уже ни в чем не была уверена.

Она как раз вставала, тяжело ворочаясь на своей кровати, прокашливаясь, нашаривая тапочки.

– Бабуль, ну ты и зверская певица! – весело окликнула я ее, высовываясь из-за шкафа. И тут же замолкла, пораженная.

Бабушка стояла перед трюмо и с несчастным лицом рассматривала свою шею. На бледной коже отчетливо виднелись посиневшие следы пальцев, словно кто-то душил мою бабушку. Три пальца слева и два справа.

Погодите, что ?

– Ой, Настенька, – убито прошептала бабушка и заплакала.

В комнату заглянула мама, и вот уже они с Люлей, которая вернулась со своей тусовки действительно только утром, оттеснили меня от бабушки, захлопотали вокруг. Я попыталась рассказать, в чем дело, но никто особо не слушал. Мне даже немного обидно стало, но потом я сообразила, что для меня-то она бабушка, а для них – мама. Не до меня с моими предположениями…

И в этот раз Люля была самая настоящая, наша тетя Юля со своими настоящими эмоциями, настоящим, непритворным беспокойством за свою маму, которая сейчас как никогда нуждалась в поддержке и сочувствии.

Плача, бабушка рассказывала, отрицательно мотая при этом головой, словно сама себе не верила.

Бабушка проснулась не из-за своего храпа и, конечно, никаких свистов и цоканий моих не слышала. Просто кто-то тяжелый навалился ей на ноги и на четырех лапах зашагал к изголовью кровати прямо по бабушке.

Она попыталась скинуть, как ей думалось, приблудного кота, но не могла пошевелить даже пальцем. Тело сковал сонный паралич. По мере приближения тяжелого существа к голове бабушку все больше охватывала паника. В темноте невозможно было ничего разглядеть, а приподнять голову она не могла.

Внезапно она вспомнила, что за шкафом сплю я. И в тот момент, когда бабушка собралась позвать меня на помощь, четыре тяжелые лапы напружинились, и существо прыгнуло прямо ей на грудь, навалилось камнем, вцепилось жаркими, в жесткой мохнатой щетине пальцами в горло и принялось душить. Бабушка запаниковала. Воздуха не хватало. В лицо жарко дышал душитель, она слышала его сопение. Внезапно бабушка вспомнила – молитва!

Едва связывая слова, она мысленно начала кричать «Отче наш» и не успела дочитать и до половины молитвы, как существо отвалилось, мягко упало на пол и сгинуло. А бабушка смогла только перевернуться на бок и словно в яму провалилась в сон, возможно, потеряв сознание.

Но рациональная часть бабушки, которая до последнего сопротивлялась всему разрушающему ее привычную картину мира, отказывалась видеть в этом происшествии что-то паранормальное. Поразительно, как в моем случае она живо приплела доброго домового, а сейчас вообще забыла о собственных же мистических догадках.

Даже синяки на шее она, собрав волю в кулак, объяснила старческими пролежнями . Бабушка, которая ненавидела все, что связано со старостью и не признавала свой реальный возраст, благо всегда выглядела моложе своих лет!

Не желая больше обсуждать ночной кошмар, она просто повязала шелковый платочек на шею и сделала вид, что ничего не было.

Тем более что тетя Люля немедленно применила свои ведьминские познания в медицине, намазав бабушке шею какой-то волшебной мазью. Но я потом случайно увидела в мусорном ведре фабричную упаковку мази от синяков на основе бодяги. В конце концов, мусор выносить было моей обязанностью. Но тетка могла не бояться разоблачений с моей стороны. Мне все равно последнее время никто не верил.

Бабушка гордилась своей Люлей, а мне почти неделю было страшно засыпать.

Удивительно, что в тот момент, когда ее душили, бабушка не вспомнила свой собственный рассказ о домовом, которого достаточно было спросить: «К добру или к худу?» Получается, что, даже если знаешь, что делать, в панике все из головы выветривается.

Потом бабушка оправдывалась, что в деревне все постоянно жили рядом с ненормальным и потусторонним, никого это не удивляло и об этом не разговаривали. Мол, к чему такую бытовую мелочь обсуждать, когда есть дела поважнее?