Виталий Вавикин - Пятая планета

– Глупые птицы! – засмеялась Тратна. Ее все еще окружали остатки волшебства, которому научила ее подруга. Эти перламутровые завихрения рассекали воздух, тянулись к застывшим на краю сцены птицам, которые были готовы сорваться со своих мест и улететь в любой момент. – А я смогу летать так же, как пилигримы? – спросила Тратна свою подругу, и Ромул подумал, что птицы на сцене были не случайностью, а частью представления.

– Никто не может летать так же, как пилигримы, – сказала подруга Тратны, взмахнула рукой, прогоняя птиц проч. Они захлопали своими крыльями, поднялись в небо. На несколько секунд их стая привлекла внимание всей толпы, а затем, когда собравшиеся люди снова посмотрели на сцену, то они увидели, что Тратна душит свою подругу. На сцене появился один из слепых монахов. Он смотрел на двух подруг, словно мог видеть их, затем, когда губы задушенной девушки побледнели и замерли в последней улыбке, сделал уверенный шаг вперед, подошел к Тратне и взял ее за руку.

– Ты все еще хочешь летать? – спросил монах.

– Как и всегда, – Тратна с ликованием посмотрела на мертвую подругу.

– Тогда я научу тебя, – монах осторожно снял с нее одежду. Молодое тело вспыхнуло молочно-бледной кожей. Собравшиеся люди почувствовали свежий запах цветов, запах моря, свободы. Запах, исходивший от масла, которое монах втирал своими неуклюжими руками в тело Тратны.

– Амма любит нас, – нараспев тянул монах.

– Амма любит нас, – вторила ему Тратна, помогая избавиться от рясы. Монах вылил ей на ладонь немного масла, и она втерла это масло ему в грудь, в руки. – Мне нужно еще, – попросила она. Запах цветов усилился. Тела Тратны и монаха становились прозрачными, легкими, воздушными. Они поднимались вверх, возносясь над телом мертвой девушки на помосте. Над телом, которое уже начинали пожирать черви. Тысячи личинок. Тысячи переливающихся цветов и оттенков, настолько разных, что вместе они все казались чем-то серебристо-голубым или же золотисто-розовым. Все тело Тратны превратилось в один большой кокон. Одну большую куколку, сотканную тысячами куколок, а затем этот пазл рассыпался на несчетное количество взмахов разноцветных крыльев. Тысячи бабочек оторвались от помоста. Калейдоскоп рисунков застлал небо. – Вот она любовь Аммы, – прокричала парящая над площадью Тратна. – Вот она красота, созданного им мира.

– Я не верю, – Ромул не мог оторвать взгляд от оставшегося на помосте залитого кровью и слизью скелета задушенной девушки, а в это время вся остальная собравшаяся на площади толпа смотрела на поднявшихся в воздух бабочек и парящих среди них Тратну и монаха.

– И это тоже любовь Аммы? Это тоже его красота? – тихо спросил Ромула мастер По.

– Я не верю.

– Красота, рожденная в уродстве? Уродство, рожденное в красоте?

– Я не верю. Меня просто давно здесь не было. Я просто чего-то не понимаю.

– Ты понимаешь все так, как надо. Ты понимаешь и твои родители понимали. Подними голову и скажи, что ты видишь? Бабочки? Красота? Смерть? Любовь? Уродство?

– Для того чтобы стать выше, нужно избавиться от низменности, – донесся откуда-то сверху голос Тратны. Воспоминания застлали глаза Ромула. Он снова видел своих родителей. Их тела пожирали черви. Они рассыпались каскадом цветов и мозаикой рисунков, а затем вновь становились целым и черви вновь разрывали их плоть.

– Не сопротивляйся своей судьбе, – сказал ему учитель.

– Я не верю.

– Не веришь во что? Не веришь в мифы? Не веришь в догмы?

– Замолчи.

– Твой бог не любит тебя. Твой бог любит твою невинность, твой свет, твою энергию.

– Замолчи!

– Твоему богу не нужна твоя вера. Твоему богу нужна его вера внутри тебя.

– Замолчиииии! – Ромул сжал шею мастера По в своих руках. Мертвая хватка сомнений. Мертвая хватка правды. Ромул видел, как по лицу мастера начинают ползать черви, пожирая разлагающуюся плоть. Но затем, в этом уродстве начала рождаться красота. Чудовищный монолит истины. Бабочки взмыли в небо, но черви продолжали свой ненасытный поход за плотью. Они перебрались на руки Ромула и теперь начинали пожирать его плоть. Мозаика цветов. Калейдоскоп рисунков. Все это вспыхнуло в голове Ромула. И где-то среди всего этого ужаса и великолепия он услышал голос учителя.

– Теперь ты можешь видеть, – и сильные руки потащили его куда-то прочь, от сцены, от толпы, от безумия.

– Нам нужно забрать Найдо, – прошептала Ромул, все еще не придя в себя после припадка.

– Обязательно заберем, – пообещал ему мастер По, надеясь, что камера-глаз сможет без проблем найти дорогу назад, дорогу к дому Ромула, а затем в туман, в подпространство, к Деревне Мертвых, чтобы выполнить предназначение своей новой жизни, которую подарила ему Плиора – спасти восставших и, возможно, выторговать разрешение пойти с ними. Ему, его ученикам. Если, конечно, им всем удастся спастись. Удастся обмануть бога. Обмануть змею, заставив ее прикусить свой собственный хвост. Потому что гнев Амма был близок. Он шел по пятам с окровавленном топором на плече и ножами для разделки мяса на поясе. Молчаливый убийца. Первенец. Сын детей бога. Легенды гласили, что земля не пожелала себе такого внука и тогда Амма забрал его себе, сделал из него гонца своей воли, глашатая своего гнева, палача без сомнений и угрызений совести. И сейчас этот палач был здесь, в материальном мире. Ходил по телу своей прародительницы. Топтал ее плоть. Убивал ее творений. Вечная война. Вечная ненависть, которая уже не помнит причин.