Лорд Дансени - На пороге тьмы

В тот момент, когда мы опрокинулись, вокруг теснилось множество судов. Прежде чем поплыть, я окунулся на глубину нескольких футов, потом рванулся наверх, к свету, однако вместо того, чтобы выбраться на поверхность, ткнулся головой в киль какого-то корабля и снова погрузился в воду. Я тотчас опять устремился вверх, но, не достигнув поверхности, вторично ударился обо что-то головой и вновь пошел ко дну. Это пеня смутило и изрядно напугало. Страдая от нехватки воздуха, я понял, что, если наткнусь на днище в третий раз, мне уже не выбраться. Утонуть – ужасная смерть, сколько бы люди ни утверждали обратное. Не то чтобы в моем мозгу промелькнула вся прошлая жизнь, но я подумал о множестве обыденных вещей, которых мне больше никогда не суждено увидеть или сделать, если я утону. Я поплыл вниз и в сторону в надежде выбраться из-под корабля, о днище которого бился. Внезапно я совершенно отчетливо увидел все теснящиеся прямо надо мной суда, разглядел каждую гнутую оструганную доску их обшивки, каждую царапину и выбоину на их килях. Заметил я и несколько просветов между корпусами кораблей, где мог бы выбраться на поверхность, но мне показалось, что подобные попытки не стоят труда, ибо я позабыл, почему мне так этого хочется. Тут все, кто был на судах, свесились за борт – я видел светлые фланелевые костюмы мужчин и яркие цветы на шляпах женщин, мог до мельчайших деталей рассмотреть их одежду. Все взгляды были устремлены вниз, на меня. Потом каждый из них произнес, обращаясь к соседу: «Нам пора с ним расстаться», и корабли вместе с людьми исчезли. Теперь надо мной были только река и небо, а вокруг – зеленые растения, поднимающиеся над слоем ила, ибо я каким-то образом опять очутился на дне. Журчание реки не раздражало моего слуха, а стебли камыша, казалось, что-то тихо нашептывали друг другу.

Постепенно бормотание водяных струй сложилось в слова, и я услышал, как они проговорили: «Море ждет нас; нам пора с ним расстаться».

Тут река с обоими берегами исчезла; камыши, прошептав: «Да, нам пора с ним расстаться», исчезли тоже, и я остался в пустом просторе под ярко-голубым небом. Тогда бесконечное небо склонилось надо мной и заговорило мягко, славно ласковая няня, успокаивающая несмышленого младенца; и небо сказало: «Прощай. Все будет хорошо. Прощай». Мне было жаль расставаться с голубым небом, но небо исчезло тоже. Теперь я остался в одиночестве, и вокруг меня не было ничего. Я не видел света, но это была и не темнота – ни надо иной, ни подо мной, ни по сторонам не было абсолютно ничего. Я подумал, что, должно быть, уже мертв и что это и есть вечность. Но внезапно вокруг меня поднялись какие-то высокие холмы, и я оказался лежащим на теплом травянистом склоне в одной из долин на юге Англии. Это была та долина, которую я хорошо знал в дни своей молодости, но с тех пор не видел уже многие годы. Рядом со мной росла высокая мята, поодаль – ароматный чабрец и два-три кустика земляники. С расположенного ниже по склону луга, доносился чудесный запах сена, я слышался прерывистый голос кукушки. Все говорило о том, что стоит лето и что наступил воскресный вечер; спокойное небо обрело необычный оттенок, и солнце уже склонилось к закату; слаженным хором зазвучали колокола деревенской церкви, и их звон эхом отозвался по всей долине, уносясь, казалось, к самому солнцу; едва последний его отголосок замирал вдали, как звук зарождался снова. Все обитатели деревни вереницей потянулись по вымощенной камнем тропе и, пройдя под потемневшим дубовый порталом, вошли в церковь. Тут колокол умолк, и раздалось пение, лучи заходящего солнца заиграли на окружавших церковь белых надгробиях. Потом тишина объяла деревню, и из долины уже не доносилось ни возгласов, ни смеха, только иногда раздавались звуки органа или песня. Голубые бабочка – те, что во множестве водятся в меловых холмах – прилетели и, рассевшись в высокой траве, иногда по пять-шесть на одном стебельке, сложили крылышки и уснули, а трава слегка склонилась под их тяжестью. Из рощи, покрывавшей вершины холмов, выскочили кролики и стали обкусывать травинки, прыгая от стебелька к стебельку; крупные маргаритки свернули свои лепестки, послышалось пение птиц.

Тут холмы заговорили – столь любимые мной высокие меловые холмы, – и их глубокий торжественный голос произнес: «Мы пришли попрощаться с тобой».

Потом они исчезли, и я вновь очутился в полной пустоте. Я огляделся, ища хоть что-нибудь, на чем мог бы отдохнуть взгляд.