Конечно, дело было вовсе не во взрывном характере царя. Он прекрасно осознавал, что делает. День за днем, неделя за неделей он ломал Щена, но при этом не давал сломаться окончательно. Воспитывал под себя, буквально выбивая те черты, которые оказывались ему не по нутру. Здесь не было места заботе или состраданию, душевному теплу. Растился маленький звереныш, хищник, преданный только одному хозяину.
Именно чтобы закрепить этот результат, царь приказал никому не общаться с мальчишкой, правда, сам Щен понял это много позже, когда повзрослел. А пока парень просто принимал свою участь, как должное, стараясь смириться с тем, что его предпочитают не замечать, и даже учителя старались обходиться минимумом слов.
К четырнадцати годам Щен научился полностью скрывать свои чувства и ненавидеть. Он ненавидел царя и боялся до судорог, одновременно восхищаясь его силой и испытывая что-то вроде странной преданности. И в самом деле — по-собачьи. Никто, кроме царя, с ним не разговаривал, и только Каледон испытывал к нему хоть какие-то чувства, которые заставляли чувствовать себя нужным, и хотелось доказать свою нужность, как бы сложно ни было.
Но именно в четырнадцать лет произошел переломный момент в этих странных отношениях Щена с внешним миром.
В тот день Щена жестоко наказали. Он позволил себе на краткий миг отвлечься от тренировки на наблюдающих за ним дочерей царя, и из-за этого опоздал с парированием удара. Учебный меч вылетел из рук. Царь, который почти всегда наблюдал за занятиями Щена, лишь презрительно сплюнул и что-то сказал своим воинам, всегда минимум вдвоем сопровождавших повелителя. Минуту спустя на плечи парня опустился первый удар палки. Его избивали жестоко и методично, со знанием дела и без малейших эмоций.
Когда стих град ударов — Щен даже не заметил. Весь мир стал для него сплошной пылающей болью, пульсирующей, раздирающей каждую клеточку тела. Стоит ли говорить, что он не смог подняться? Даже когда царь приказал. А что значит пинок, когда и так все тело — одна сплошная боль?
Наконец, после третьего пинка или больше — Щену уже было все равно, царь соизволил подойти к своему псу и удостовериться в серьезности повреждений. Видимо, картина его не обрадовала, так как он велел одному из карателей:
— Позови Эрна.
Эрн… имя пробилось сквозь пелену боли, и Щен узнал его. Царский целитель. Ему приходилось с ним сталкиваться раньше, но очень ненадолго. Парень даже не помнил, как тот выглядит. Дело в том, что врачеватель постоянно был закутан в длиннополую одежду с капюшоном, скрывающим почти все лицо, но не из-за таинственности, а словно не желая видеть творящееся в этом мире.
Боль поглощала все существо Щена, но он все еще находился на грани сознания, поэтому услышал тихий, вкрадчивый голос над собой:
— У него очень серьезные повреждения.
— Поэтому и позвали тебя, — рыкнул царь. — Вылечи его.
— Можно было выбрать для наказания что-то более щадящее. Твои вояки, царь, ему ребра переломали, — невозмутимо ответил Эрн.
— Мои методы — не твоя забота. Не забывай свое место, — холодно проговорил царь. Но, как ни странно, ярости не было. Любой другой его подданный жестоко поплатился бы за такие слова.
— Однажды ты можешь его просто убить, и все будет зря.
— Ты вылечишь его?
— Да, но это займет время. Ему придется остаться у меня на несколько дней.
— Делай, что хочешь, но он должен быть здоров!
— Хорошо, мой царь, — склонился в поклоне целитель, но особого почтения в голосе не было.
Чуть позже Щен почувствовал, что кто-то берет его на руки. Не рывком, как обычно, чтобы в следующий миг перекинуть через седло или оттащить, а осторожно, почти нежно. Это было так… странно. Он уже и забыл, что так бывает. А потом милосердное сознание покинуло мальчика.
* * *
Больно, как больно! Стоит лишь пошевелиться, как боль кипятком разливается по телу. Тупая, ноющая. Щен с трудом открыл опухшие глаза и увидел над собой низкий сводчатый потолок. Парень попытался повернуть голову, но тут его лба коснулась ладонь. Удивительно тонкая и прохладная. На краткий миг, пока сознание не вернулось полностью, Щен успел подумать, что, может быть, это мать, о которой остались лишь смутные воспоминания. Иллюзию разрушил вкрадчивый, но, несомненно, мужской голос:
— Очнулся?
Парень испуганно вздрогнул и попытался вскочить, так как обычно за окликом следовало наказание за медлительность, но со стоном вынужден был рухнуть обратно. Утихшая почти боль полыхнула с новой силой.
Читать дальше