Мервин Пик - Замок Горменгаст

Ирма отняла от лица руки, слегка распрямилась. Она не услышала ни одного из обращенных к ней слов – она пребывала в своем маленьком аду, куда ввергло ее унижение. Она подняла глаза и взглянула на нож, торчащий в потолке. Ее безгубый рот шевельнулся, словно его свело, но она взяла протянутый бокал.

Хламслив слегка коснулся краем своего бокала о край ее, поднял его приветствующим жестом и выпил. Ирма бессознательно повторила его движение и тоже выпила вино.

– А теперь вернемся к моей песенке, которую я сочинил так, между прочим, как я делаю и все остальное… Как же она начиналась?

Хламслив знал, что когда он доберется до третьего куплета, мощное, не имеющее вкуса снотворное уже начнет действовать. Он сел на пол у ног сестры и, подавив в себе отвращение, погладил ее руку.

– О царица-императрица, – проговорил он, – взгляни на меня, если сможешь, конечно. Взгляни на меня сквозь свои полуночные очочки. Надеюсь, зрелище для человека, взросшего на ужасах, не будет слишком страшным… А теперь слушай…

А глаза Ирмы уже начинали закрываться.

– Насколько я помню, песенка получилась такая. Я назвал ее «Песнь о Косточках Козы».

Ирма сонно кивнула головой.

Тут Доктор, позабыв, что же следовало дальше, взглянул на свою сестру – она крепко спала. Доктор позвонил в колокольчик.

– Позвать горничную хозяйки; нужны носилки; привести пару человек, нести, – сказал Хламслив, увидев, что в дверях появилось чье-то лицо – И быстро.

Лицо исчезло.

После того, как Ирму уложили в постель, прикрутили фитиль лампы у ее изголовья и в дом вплыла тишина, Доктор отпер дверь в свой кабинет, вошел и погрузился в кресло. Его локти, которые выглядели такими хрупкими, что, казалось, вот-вот рассыпятся, лежали на подлокотниках; тонкие сплетенные пальцы поддерживали вытянутый подбородок; голова была опущена. Просидев так некоторое время, он снял очки и положил их на ручку кресла. Затем, снова сцепив пальцы и опустив на эту хрупкую подпорку подбородок, он закрыл глаза и тихо вздохнул.

Но Доктору Хламсливу было уготовано всего несколько мгновений уединенного отдохновения – за окном раздались шаги. Ясно было, что шел только один человек, но тяжелая и уверенная поступь вызвала в его воображении целую армию солдат, двигающихся в полном согласии, шаг в шаг. Это был пугающий, размеренный топот. Дождь несколько поутих, и звук каждого шага этой грозной поступи был слышен с удивительной и пугающей ясностью.

И поступь эту Хламслив мог бы узнать и среди миллиона других шагов. Но в тиши вечера воображение унесло его к той призрачной армии, которую представил себе его смятенный ум. Отчего от звуков этих шагов, размеренных, как тиканье огромных часов, сердце сжалось, а горло и рот свело, словно он подумал о разрезанном и истекающем соком лимоне? Отчего в глазах стали собираться слезы, а сердце тяжело стучало?

Но времени размышлять уже не было, и он изгнал седую прядь, мочалой свисающую со лба, а шагающую армию из головы.

Подбежав ко входной двери и сделав тем самым присутствие слуг излишним, он открыл ее, лишив одновременно массивную фигуру, стоящую перед дверью, возможности нанести по створкам сильный удар – что она уже и собиралась сделать.

– Госпожа Графиня, приветствую Вас в своем доме, – сказал Хламслив, слегка поклонившись, не изгибая спины и сверкнув зубами. Сам он при этом подумал: во имя всего неправедного, что привело Графиню к нему в такое позднее время? Насколько ему было известно, она никого не посещала ни днем, ни ночью. Таково было одно из ее правил. И тем не менее – вот она, перед его дверью.

– Придержите лошадей, – отозвалась Графиня тяжелым, но не громким голосом.

Одна из бровей Хламслива взлетела вверх. Весьма странное приветствие! Можно было подумать, что он собирается обнять ее! Одна мысль об этом привела его в ужас.