— Дядя также тренировал нас в сражении на деревянных мечах. Но хотя ему удалось нанести мне несколько ударов, едва не покалечивших меня, все же я был гораздо искуснее и благодаря своей технике одерживал верх над грубой силой Квазина. Частенько мне удавались удары, оглушающие его. Наконец, до Квазина дошло, что происходит, и он заявил, что не желает больше соревноваться в гонках и проводить поединки на мечах. Дядя улыбнулся и заверил, что теперь все будет в порядке. Но он оставил за собой право вновь возобновить эти состязания, если решит, что это нужно. Квазин прекратил издеваться надо мной, делал он это теперь только намеками, но так и не простил меня. Он считает, что я нанес ему поражение, а это та самая вещь, простить которую он не в состоянии. Он всегда должен на все наложить свою руку, верховодить во всем. Теперь, находясь под моим командованием, он ненавидит меня еще больше.
— Но все же иногда он шутит с тобой и даже кажется, что ты ему нравишься, — отметила Лалила.
— Квазин — это два человека в одном. Он принадлежит к числу тех несчастных, кому Кхо даровала две души. Очень часто им руководит душа дьявола.
Сидевшая рядом девочка принялась хныкать от усталости. Лалила прижала ребенка к себе и запела колыбельную. Хэдон вслушивался в ее голос, серебристый и мягкий, как свет луны, и его сжигало пламя, подобное жаркому солнцу; казалось, будто луна призвала солнце подняться раньше положенного часа.
Пага, наблюдавший за ним, произнес:
— Похоже, одним людям судьбой предначертано становиться безумным, а другим сводить с ума. Лалила, к несчастью для нее, относится к последней категории. Она не дьяволица, но несет с собой зло. Или скорей, можно сказать, способствует проявлению зла в людях. Ее красота — это проклятие для нее и для мужчин, желающих ее, а также и для женщин, ревнующих ее. Это печально, поскольку сама она хочет только спокойствия и радости; у нее нет стремления властвовать над другими.
— Тогда ей следует жить в пещере, вдалеке от всех мужчин, — проговорил Хэдон.
— Но она любит находиться среди людей, — сказал Пага. — Возможно, в ней глубоко живет желание властвовать над мужчинами. Кто знает?
— Это известно лишь Богине, — произнес Хэдон.
— Я не верю в богов и богинь! — даже вскочил Пага. — Они существуют лишь в сознании мужчин и женщин, создавших их, дабы иметь возможность винить кого-либо, кроме себя, за те неприятности, которые они сами навлекают на свои головы.
Пага, неся на плече топор, удалился, переваливаясь с ноги на ногу, под изумленные взгляды Хэдона. Но за его словами не последовало ни грома, ни молнии, ни земных толчков. Безмятежно светила луна, тявкали шакалы, раздавался смех гиен, где-то вдалеке слышалось рычание льва. Все было, как и прежде.
Группа продолжала двигаться на юг. Спустя десять дней вышли к реке, верховье которой терялось где-то в горах на севере. Пага повалил несколько деревьев своим топором с острыми краями, а сучья дружно обрубили бронзовыми топорами. При помощи огня и топора мужчины придали бревнам форму челноков и соорудили скамьи для сиденья. Сиденья вставили в желоба, выдолбленные изнутри, и для безопасности прикрепили деревянными скобами. Снаряжение, доспехи и оружие убрали под сиденья и с помощью весел, изготовленных из длинных деревянных чурбанов, отправились в путь.
Течение здесь было быстрое, и Хэдон надеялся, что оно таким и останется еще на протяжении сотен миль. Одно удовольствие ощущать, как течение берет на себя основную нагрузку, а потому путешественникам не приходилось прилагать больших усилий, налегая на весла. Добыть пропитание также не составляло труда. Река полнилась рыбой, и на ее поверхности и по берегам в изобилии водились утки и гуси. Рыба споро ловилась на крючок, легко также удавалось проткнуть ее копьем, а огромное количество крокодилов и гиппопотамов гарантировало, что путешественники не будут испытывать недостатка в мясе, хотя охота на них весьма опасна. Джунгли, тянущиеся вдоль реки, служили пристанищем различного вида антилоп. Не было недостатка и в растительной пище: в рационе присутствовали разные ягоды, орехи и разнообразная зеленая капуста.
К тому же у Хэдона теперь появилась возможность разговаривать с Лалилой, поскольку ее место в челноке располагалось прямо перед ним. По мере того, как безмятежно уходили дни, образ Авинет все больше и больше удалялся из мыслей и сердца Хэдона, вытесняемый образом Лалилы, с каждым днем становящимся все более и более ярким. Временами он испытывал страдания от уколов, которые трезубцем наносила ему его совесть, но не мог контролировать крепшее чувство любви к Лалиле.
Читать дальше