Мэгги Фьюри - Ориэлла

— Жаль, что нельзя так же легко оправдаться перед самим собой, — вздохнул Анвар.

— Так вот почему ты последовал за мной? Вина? — Голос Ориэллы стал резким.

Анвар смущенно провел рукой по волосам. Он с удовольствием бы промолчал, но все же чувствовал себя обязанным ответить на вопрос.

— Сначала, по правде сказать, это и впрямь была вина, а еще больше — страх. Потом, после того как ты спасла меня в невольничьем лагере, я говорил себе, что это преданность и благодарность. — Он посмотрел в глаза волшебнице. — Но я ошибался. Теперь я не хочу ничего, только быть рядом с тобой и заботиться о тебе и ребенке.

— Ребенке? — В одно короткое слово вместилось целое море вопросов.

— Да, о ребенке, — потому что я в долгу перед Форралом, но, кроме того, я чувствую между нами некую связь. Ведь он, как и я, дитя волшебницы и смертного, ни то ни се. Я знаю, как себя при этом чувствуешь, Ориэлла, и хотя малыш не может быть ребенком моей плоти, это ребенок моего сердца — еще и из-за того, что я чувствую к его матери.

Ориэлла задумчиво посмотрела на юношу.

— Ты знаешь, я почему-то никогда не думала об этом в таком свете.

— Но ты не возражаешь? — Анвар затаил дыхание. Она покачала головой.

— Как же я могу возражать? Кроме того, мои силы скоро покинут меня, и я со стыдом вынуждена признать, что ты нужен мне, Анвар — ты нужен нам обоим.

— Волшебница наконец улыбнулась, и Анвару пришлось сделать над собой гигантское усилие, чтобы не разрушить поцелуями возникшую между ними хрупкую связь. Вместо этого он осторожно обнял Ориэллу и погладил по волосам, пытаясь прикрыть свою нежность напускной веселостью.

— Ну а теперь, когда мы все наконец выяснили, я предлагаю немного поспать. Скоро трогаться в путь.

Анвар проснулся в сумерках, сжимая в объятиях спящую Ориэллу. Пока она спала, гордое сияние Жезла Земли потускнело, и волшебница выглядела усталой, беззащитной и очень земной. Под тонким одеялом ясно был виден легкий выступ ее живота, и юношу вдруг омыла чистая волна нежности к волшебнице и ее еще нерожденному ребенку. Разметавшиеся кудри, с которыми Ориэлла никак не могла совладать с тех пор, как обрезала их, падали ей на лицо и тихонько шевелились в такт дыханию. Анвар улыбнулся, вспомнив, как когда-то эти волосы спадали ниже талии водопадом неистового пламени, и как он наслаждался, расчесывая их в ту ночь, когда погиб Форрал. Как чудесно было ощущать под пальцами их шелковистую тяжесть! «Я любил ее уже тогда, — подумал он. — Любил, но не признавался в атом даже себе. Как я мог, простой слуга? Да и как я смею признаться в этом сейчас? Она никогда не полюбит меня

— слишком много легло между нами: воспоминания о прошлом, призрак Форрала, нависший над нашей жизнью. Если бы я не бросился к нему тогда, он мог бы все еще быть в живых. Может быть, Ориэлла и в самом деле простила меня, но как можно надеяться, что после этого она меня полюбит?» Анвар поглядел на спящую волшебницу. «Я все еще в долгу перед ней, — подумал он. — На мне долг крови за жизнь Форрала, и даже если это будет стоить жизни мне, этот долг должен быть уплачен — и когда-нибудь я найду способ уплатить его».

Юноша протянул руку, будто хотел прикосновением к волшебнице закрепить свою клятву, и тихонько отвел с лица Ориэллы разметавшиеся кудри. Девушка пошевелилась, открыла глаза, и, будто обжегшись, он отдернул руку, ибо необузданная сила Жезла Земли проснулась вместе с ней. Однако волшебница уже начинала брать ее под контроль. На глазах у Анвара сияние тускнело по мере того, как Ориэлла заставляла его уйти в глубины своего существа.

Волшебница вздохнула.

— Уже утро? — сонно пробормотала она. Анвар посмотрел на выход из пещеры, жалея, что нужно спешить, и он не может еще хоть мгновение побыть с ней наедине. Такая роскошь казалась недосягаемой как луна.

— Скорее, вечер, — сказал юноша. — Нам лучше разбудить остальных. Пора в путь.

Путешествие затянулось на несколько долгих дней — самых тяжелых в жизни Ориэллы. Опасаясь нежданных ураганов, Язур неутомимо подгонял их вперед, доводя людей и животных до изнеможения. Путешественники выбивались из сил и отчаянно завидовали Черной Птице, которая улетела вперед, следуя по цепочке оазисов, и наверняка уже достигла границ пустыни. Язур не смог привезти палатки, и путникам приходилось разбивать лагерь под открытым небом, а единственной защитой от палящего солнца им служили одеяла. Они буквально забинтовывали глаза себе и лошадям многочисленными слоями ткани, чтобы избежать ослепительного сияния. Поскольку у них не было вьючных животных, вода и продукты были строго ограничены, и все жестоко страдали от голода и жажды.