Сергей Чичин - Хундертауэр

Хотя, надо признать, Альграмар еще долго матерился в опустевшем поле, и настроения ему не улучшил даже внезапно вернувшийся в его безраздельную собственность драгоценный артефакт, присвистевший с неба и на половину клинка ушедший в землю. Папа-эльф никак не мог понять… Впрочем, его непонятки остались при нем, а поскольку распоротая им материя пространства сомкнулась, поглотив и гзурскую кавалерию, и внезапно утратившую летучесть яхту — свидетелей эльфийской озадаченности на поле не осталось.

Вот и не будем о том, что навсегда осталось между эльфом и небом.

Гзурусы недаром считались лихими наездниками, так что ни один из передового десятка не вылетел из седла и не дал коню опрокинуться, хотя окружающие пейзажи изменились до неузнаваемости — чем не повод поехать кепками. Пустая степь растворилась, превратившись в хвойные перелески по обеим сторонам широкого утоптанного тракта, а вместо одиночного и совершенно неубедительного эльфа прямо на пути гзуров обнаружился небольшой конный отряд.

Сдержать разогнавшихся коней было уже невозможно, и две кавалькады смешались.

Во главе встречной процессии ехал плечистый малый в добротной кольчуге, он вез, уперев в стремя, небольшой баронский штандарт. Завидев гзуров, как раз успевших извлечь мечи по душу коварного эльфа, знаменосец нимало не стушевался, а воздел свободную руку и прокричал гулким басом:

— К бою!

Двое из гзуров с разгону пролетели мимо него, еще не успев осмыслить происходящего, и навстречу им поднялся на стременах могучего сложения хуманс, с ног до горла закованный в отличный фуллплейт и блистающий под бледным северным солнцем благородной лысиной. Недолго думая, этот представительный воитель взмахнул сразу обеими руками, и два кулака, покрытые толстой чешуей брони, влетели точно под кепки резвых детей Гзура.

— Хо! Знай наших! — грохотнуло над выбитыми из седла вояками, и барон Морт Талмон, сдернув с седельных крюков щит и увесистую булаву, устремился навстречу остальным. Его свита — не абы какой набор фрейлин и придворных крючкотворов, а настоящее, спаянное в боях рыцарское «копье», не отстало. Засвистели покидающие ножны мечи, матерно помянул чьих-то родственников бедолага, чей не в меру длинный нос прищемило сброшенным на лицо забралом, знаменосец воспользовался случаем, чтобы отшвырнуть неудобную пику с флагом и сразу двумя руками выдернуть из-за спины «воловий язык», а в хвосте процессии зародился рык настолько мощный, что впору было заподозрить присутствие там медведя-шатуна.

— Вот вэд твой мат! Пагадыте! Сдаемся бэз боя! — сообразил самый здравомыслящий из гзурусов — кстати сказать, ветеран памятного стояния на Серебрянке, где генерал Панк нагло отобрал у их отряда коней и чачу.

Отряд Морта разочарованно взвыл за его спиной. Вот уже целые сутки, как выехали из родных краев; барон щедро обещал подвиги и ратную славу, однако до сих пор, не считая пьяного разорения вчерашним вечером свинарника при постоялом дворе, подвигов под руку не подворачивалось. Даже разбойники попались какие-то дикие, мало того что налетели едва ли не уступающими силами, так еще и тут же заиграли отступного!

Талмон, однако, был известный знаток воинских традиций, на предмет которых нередко советовался и даже порой спорил со своим зеленокожим соседом. Собственно, и лысиной своей он обязан был некоторым расхождениям во мнениях с достославным генералом — тот, отстаивая свою точку зрения, с завидной целеустремленностью окунал Морта головой в компостную яму, пока наконец тому не надоело вычесывать из волос посторонние дурнопахнущие частицы. И в принятии капитуляции барон не считал возможным отказать даже злейшему врагу — самого в богатом на события прошлом не раз спасали только поспешно задранные руки. Война есть война, у нее свой этикет, свои правила, а кто слишком упирается в необходимость сражаться до последнего, тот либо не доживает до повышения в чине, либо оказывается гоблином. Так что Морт решительно простер руку с булавой, загораживая дорогу соратникам, и гаркнул во всю глотку:

— А ну, мечи в ножны! И вы, и вы!

По-хорошему, надо было бы мечи отобрать, а пленных препроводить куда-нибудь, где их можно было бы подержать до полного прояснения и не исключено что даже (чем Стремгод не шутит) получения выкупа. Однако барону было недосуг: поспешал на войну, небезосновательно опасаясь, что сосед, не дождавшись его, сам всем супостатам головы поотрывает. Да и кто за эдаких красавцев даст выкуп? Разве что приплатят, чтоб не выпускал подольше. А оно надо? Пленных кормить — себе дороже выйдет. Не создавать же прецедент, сажая на хлеб и воду! Эдак и сам сдаваться не захочешь, буде случится надобность. Нежно лелеемой язве кандальные харчи решительно противопоказаны.