Майя Тобоева - Дева гор

Позже, сев передохнуть, жрицы отдали эту лепешку Эйки. Отойдя, она разломила ее пополам и положила половину на землю, как делала Нэкэ в священной роще: «Будь милостива к нему, Белоликая! Он отдал свою еду нам, а сам остался голодный… Сделай так, чтобы там, куда он придет, его накормили досыта… И сегодня, и завтра, и всегда…» Слуха коснулся шум крыльев, — прилетела одна из маминых птиц. Эйки стала бросать крылатой гостье крошки. Птица села на землю и начала клевать. За спиной раздался шорох: жрицы стояли, глядя на нее.

В пути они часто останавливались у священных камней, а особенно долгие моления устраивали ночью: «Великая Всеблагая наша Мать! Ты — свет! Ты — жизнь! Не отвращай лица своего от детей своих, благослови нас на служение Тебе… Великая Всеблагая наша Мать! Уповаем на милость Твою, Вседержительница!»

Отмолясь, укладывались спать вокруг Эйки, а она, прислушиваясь к их мерному дыханию, глядела на созвездие Йалнур и шептала: «Та кама амаки! Та кама амаки!» Раскинутые над миром крылья были похожи на мамин амулет, и казалось, что звезды слышат ее. И мама слышит…

Просыпались рано и сразу пускались в путь. Солнце уже не палило жарко, но светило по-прежнему щедро. Все вокруг дышало покоем, но не было покоя в душе Эйки: мамины птицы больше не показывались, а судя по заметно возросшему нетерпению жриц, путешествие близилось к концу. Дорога стала многолюднее, и пыль, поднятая ногами путников и их животных, постоянно висела над ней. Поначалу Эйки старательно всматривалась во встречных в надежде увидеть знакомых по каравану; больше всего хотелось увидеть Прорву, но очень скоро она поняла бесполезность этого занятия — мулов стало слишком много.

А потом показалась обитель, подобная ослепительно-белому цветку, расцветшему посреди залитой солнцем долины на возвышенности, окруженной рукотворным рвом, наполненным водой, отведенной из реки, которую образовывали слившиеся воедино ручьи и речушки, сбегавшие с гор. Через ров был перекинут мост — поодиночке или группами шли и ползли по нему на коленях миряне, но самым отрадным для обитательниц мадана звуком был топот копыт мулов и ослов, нагруженных дарами. Широкие каменные ступени, ведущие в обитель, рассчитаны были именно на них, а на входе привратницы вешали им на шеи веревочки, завязанные узлом счастья, что служило защитой от бед в течение года. Затем, как считалось, действие оберега ослабевало, и его следовало обновить. То же относилось и к амулетам, предназначенным для людей, а посему сутолока у внешних ворот всегда царила неимоверная, лишь возвышающийся над суетной толпой белоснежный храм хранил невозмутимое величие.

Но за внутренними воротами, куда мирянам хода не было, соблюдался другой порядок. «Вернувшиеся извне», как называли и жриц, проведших лето в пещерах Дагнаба, и взятых в ученицы девочек, сразу отправлялись в купальню — смыть с себя мирскую грязь.

Тут-то Эйки и показала себя: едва женщины в просторных белых балахонах стянули с нее одежду, она разразилась неистовым плачем, ставшим еще отчаяннее и горше при виде того, как ее платье швырнули крюком в огонь, а следом полетели штанишки и передник — она даже не успела вытащить из кармана свою Амаки…

— У тебя будет одежда лучше этой! — наперебой уверяли ее, но Эйки была безутешна, а как только чужие руки потянулись к маминому амулету, купальня огласилась таким криком, что в дверь просунулись любопытствующие лица, и пожилые прислужницы забегали вокруг с резвостью юных дев:

— Это останется у тебя, мы просто заменим ремешок!

Однако Эйки не давала к себе прикоснуться.

— Что ж она так плачет, может, в выборе ошиблись?

— Придержи язык! Птицы склевали все зерна…

Эйки подтащили к круглому углублению в каменном полу, наполненному водой, и кто-то проворчал:

— Визгу сейчас будет!

Вопреки опасениям, раздался лишь тихий плеск, но, ступив в темную воду, где плавали белые лепестки, девочка краем глаза настороженно следила за происходящим, поэтому, снова оказавшись на гладком прохладном полу, напряглась при виде осторожно подбирающихся к ней прислужниц: первая с хитрой улыбкой протягивала ей леденец, другая что-то прятала за спиной.

Женщины зашептались:

— Да она, небось, леденца в глаза не видела… Ох, опять крику не оберешься…

И на этот раз оказались правы, — Эйки превзошла саму себя. Вдруг широко распахнулась дверь, и на пороге возникла жрица. Прислужницы торопливо расступились, вжав головы в плечи. Раздалось негромкое: