Майя Тобоева - Дева гор

Выросла она ясноглазая, белолицая, волосы отливали на солнце золотом. Люди, встречая ее, невольно засматривались, потом украдкой сплевывали себе под ноги: мало ли что сулит встреча с ведьминым отродьем! Когда отец единственный раз свозил дочь в город, Имэн удивило, что никто при виде нее не плевался. Торговля у них шла бойко: мужчины валили валом. Особенно старались приезжие гинкаранцы, — не слезая с седел, накупили уйму не нужной им вяленой рыбы, и без устали щелкали языками: «Ай, красавица! Золотая, как дочь Небесных лугов!»

Имэн шепнула отцу:

— Дочь Небесных лугов — это кто?

Отец, взвешивая рыбу очередному покупателю, стоящему с разинутым от восторга ртом, усмехнулся:

— Кобыл они так называют.

— Кобыл?!

— Для них краше лошади на всем белом свете не сыскать, — и больше дочь с собой не брал, хоть и выручил в тот день столько, сколько ни разу доселе не получал.

Парни в родном селении тоже жадно пожирали ее глазами — на большее не хватало духу. Имэн знала: и не хватит. Да она и не ждала от них ничего: в одиночку ведя хозяйство, обихаживала постоянно хворавшую мать, отца и троих братьев. Если бы кто-то из них привел в дом жену, стало бы полегче, но старшие об этом не помышляли, а младшему задумываться о женитьбе было еще рано, и в один прекрасный день отец привел в дом невысокого смуглого парня с диковатыми черными глазами, сказав, что он будет помогать ей.

Имэн сразу приглянулся молчаливый и поначалу неловкий парень, не похожий на веселых и задиристых рыбаков, живущих по немудреному правилу: пей, гуляй, люби женщин сегодня, потому что один Отец Штормов ведает, что будет с тобой завтра. Под навесом, где они вместе солили рыбу, Имэн учила его языку, смеясь над тем, как смешно он выговаривает слова. Парень никогда не обижался, чем нравился ей еще больше.

Старшие братья — бойкие, острые на язык — изводили ее насмешками. Младший — спокойный, рассудительный — неизменно брал Имэн под защиту.

…Любила ли она Мэкчира? Она не знала. Но жизнь сама все за нее решила, когда Отец Штормов наслал бурю, разом похоронившую в морской пучине отца и братьев. Несколько дней и ночей просидела Имэн на берегу, пока рыбаки из соседнего селения не привезли с Дальних островов обломок отцовской лодки, опущенный потом в могилу — одну на всех — с одеждой погибших.

Вскоре умерла мать, и Имэн боялась, что Мэкчир уйдет, оставив ее одну в осиротевшем доме, а он остался: каждое утро разводил огонь в очаге, готовил похлебку, делал всю работу по дому.

Так они и жили какое-то время, но однажды на пороге черной тенью возникла старуха. Имэн, ни разу в глаза не видавшая свою бабку, сразу узнала ее, — это могла быть только она. Та, что заговаривает ветер. Та, чье имя запретно.

Пожаловала, наконец… А ведь даже на похороны дочери не явилась. Чужими, непослушными губами Имэн спросила:

— Зачем пришла?

Старуха пронзила ее взглядом:

— Ты знаешь, зачем.

И была права. Имэн знала.

— Мне не нужен твой дар. Я не возьму. Не приму. Не хочу.

Взгляд дэхтэ — буравящий, неотступный — глядел в душу:

— Не кричи. Так надо.

— Нет.

— Не спорь с судьбой, глупая девка…

— Уходи.

Не сказав больше ни слова, дэхтэ вышла. Хлопнула дверь — Имэн не сдвинулась с места. Такой — безмолвной, неподвижной — увидел ее вернувшийся Мэкчир. Оробело протянул руку, разжал кулак:

— Она дала мне это. Для тебя…

Серебряная птица с раскинутыми крыльями лежала на его ладони. Накатила черная волна. Нечем стало дышать.

— Зачем ты это взял, зачем…

В тот же день на побережье обрушилась буря. Страшен был гнев Отца Штормов, а в погребе Имэн, крепко прижавшись к Мэкчиру, прислушивалась к вою и грохоту над головой и вдруг почувствовала, как ворохнулось под сердцем дитя…

Когда все утихло, взметнулись к небу костры: Отец Штормов, мы выдержали ниспосланное тобой испытание, будь милостив к нам!

Мэкчир, выведя Имэн из погреба, тоже развел небольшой костерок: жертв морскому владыке он приносить не собирался, но веселые язычки пламени радовали глаз, грели душу. Имэн посмотрела на него и впервые за много дней улыбнулась: море забрало у нее отца и братьев, но теперь у нее был муж, и она носила его ребенка.

Мэкчир, узнав об этом, потерял дар речи — как хлебал уху, так и застыл с открытым ртом и поднесенной к нему ложкой, что немало позабавило Имэн, с недавних пор снова поверившую в возможность счастья.

Когда он предложил ей уйти с ним, Имэн спросила совета у тетки, чьего мужа и сына Отец Штормов забрал семь лет назад, и та задумчиво покачала головой: «А как тебя примут там? В горах народ дикий…»