Вероника Мелан - Ассасин

Мне вдруг стало понятно, как можно жить в этом месте. Нет, не так — стало понятно, как можно хотеть жить именно здесь, а не где-то еще, стали как никогда раньше ясны слова Ниссы про глубокий покой. В городе такого нет — в городе вечный шум, суета, погоня за совсем иными ценностями.

«А еще там Рен, там наш дом, там любимые улицы и магазины, там в саду растут клены…»

Да, везде хорошо по-своему.

В какой-то момент лошадь Лайзы сбавила скорость и поравнялась с моей. Теперь Леди и Волнушка шагали бок о бок и, кажется, были довольны. Наши с Лайзой стремена поскрипывали и почти соприкасались, изредка, чтобы проверить, что все в порядке, оборачивался Эдвард — его жилистая фигура статно смотрелась в седле, навевая мысли не то о фильме, не то о телевизионной рекламе.

— Ну что, это лучше, чем мотоцикл? — поинтересовалась я с улыбкой, макушку ощутимо припекало даже через панамку.

— Не знаю, я еще не поняла. Пока идем тихо — все спокойно, но сдается мне, что этот механизм сам решает, когда и на какой скорости ему ехать.

«Этот механизм» изредка косил на Лайзу карим глазом. По-доброму, в общем, косил, безобидно, но с некоторой хитрецой.

— Видишь? Я же говорю — морда хитрая. Кажется, что она слушается меня только для вида.

— Ну, лошади же живые, у них свои мозги…

— Вот это меня и смущает. Но все равно здорово.

Какое-то время мы ехали молча, любовались окрестностями, разглядывали проплывающие внизу ярко-оранжевые на зеленом шапки огоньков, дышали совсем не октябрьской жарой.

— Что будем делать, когда вернемся?

— На пруд точно не пойдем.

Это мы обсудили еще утром — за вчерашний день назагорались так, что теперь только в мешках из-под картошки ходить. Сегодня на нас были рубашки с длинным рукавом, льняные брюки по щиколотку и панамки в режиме «снимать строго запрещено».

— Хочу порисовать немного, сделать наброски Арти. Думаю, потом еще накидаю в общих чертах ранчо и когда-нибудь напишу для Ниссы с Эдом полноценную картину маслом.

— Пиши сразу две — я тоже такую хочу.

— Тогда три. А то и я бы себе в спальню повесила.

— Тогда точно три, — улыбнулась Лайза. — А я тогда возле тебя книжку почитаю. Ты говорила, у тебя есть какая-то.

— Лучше газету с вакансиями почитай.

— Элли, не будь занудой. Вернусь, тогда буду об этом думать. Не сейчас.

— Хорошо.

Я хотела добавить, что вовсе не хотела быть занудой и что просто забочусь о Лайзе, потому что она достойна большего, но в этот момент моя Леди издала абсолютно непристойный звук, напоминающий чахнущий драндулетный мотор.

Я прыснула.

— А ты говоришь, не похожа на мотоцикл!

— Вот видишь, как они пердят?

— Как будто ты так не делаешь!

— Ну не прилюдно же!

— А тут никого и нет — одни холмы кругом.

На этот раз, прежде чем расхохотаться в голос, лиловым глазом на меня покосилась подруга.

К разговору о Рене и его камнях Лайза вернулась сразу же, как только я взялась рисовать. Я едва успела нанести на бумагу пару штрихов, когда сидящая на раскладном стуле подруга уже захлопнула только что открытую книгу.

— Расскажи мне, что дальше, а?

К этому времени мы вернулись с прогулки, поели и теперь мирно расслаблялись в тени заботливо установленного для нас Эдом переносного зонта — такие часто раскрывают над столиками у летних кафе. Зонт был старым, его края трепыхались на ветру как флажки, а бордовая ткань давала отсвет на бумагу, но он мне не мешал — я все равно набрасывала карандашом.

— В смысле — дальше?

— Ну, с этими камнями и символами. За что именно они давались, что нужно было делать? Или Рен не говорил?

Почему же, говорил, и то, что он говорил, я почти дословно помнила до сих пор — уж слишком сильное впечатление на меня произвели его слова.

— Тебе по порядку?

— Да как угодно. А ты про все помнишь?

— Не про все, наверное, но про большинство.

Вскоре солнце «погасло», укрылось за тучей; я взглянула на небо и удивилась:

— Слушай, а вовремя мы свернули с прогулки. Посмотри на горизонт, кажется, будет нам к вечеру гроза.

— Ага, а то и гораздо раньше.

Действительно, вдали уже сгрудились стайками тяжелые дождевые облака, усилился ветер, зашелестел листами альбом, сильнее затрепыхался зонтик. Штрихуя круп нарисованного коня, я погрузилась в воспоминания. Странно, что Лайза об этой истории не забывала — что-то ее в ней держало. Меня, впрочем, тоже.

— А на чем я остановилась?

— На том, что он перевел, что именно написано на этих камнях. Ты назвала сами слова, а как и за что они давались, не сказала.