Ульяна Каршева: Город голодных теней. Равновесие

Они не связались. Может, разум не тот, что человеческий. Хотя что-то поняли. По-своему. После нудных, дурных уроков с усвоением названий предметов меня то и дело заставляли разглядывать эти предметы. Это как в поезде детишки: едут, и то один, то другой толкает в бок соседа с радостным воплем: "Смотри, вон будка! А вон домик!" Всё, что я видел, но не фиксировал краем глаза, видели они и властно поворачивали мои глаза смотреть туда, куда им захотелось.

Но вскоре я понял, что им не интересен мой мир. Их интересовал я. А мой мир стал лишь приложением ко мне. Частью изучения меня.

Правда, понял я это как-то... теми же рваными эпизодами воспоминаний.

Потому что прошло какое-то время, и эти начали экспериментировать со мной, с моими мозгами. И, кажется, с моим сознанием. Типа, в каких условиях живу. И в каких условиях такое, как я, могло появиться. И выжить.

Так я сначала решил.

А кто бы решил иначе?

Затем... Я начал видеть сны.

Ощущение, как будто из гнили, в которую превратились мои, уже почти не подчиняющиеся мне мозги, начали извлекать... ну... что-то вроде дисков с записью - и врубать их на полную мощность. Я не видел этих снов - я жил в них.

Первый сон сбил меня с ног, когда в предвечерних осенних сумерках я пробирался трущобами: овраги, избы, кирпичные дома, вздыбившиеся трещины асфальта, вляпанного в грязь после недавно прошедшего ливня; свалки, худые кошки, своры насторожённых собак, в глазах которых я читал, что вот это исхудавшее тело, которое едва передвигается на ногах, - точняк жратва. Пару раз наткнулся (а может, мне только показалось) на полузаваленные мусором трупы. Но терять было нечего: я обыскивал их или одежду, которая там валялась, и забирал найденные и бережно завёрнутые в тряпицу куски съедобного, сейчас уже заплесневелые...

В глаза швырнуло чёрным, когда я нагнулся за каким-то предметом, отдалённо похожим на консервную банку...

... Я стоял, одетый в какие-то шкуры, на шее висело что-то длинное и побрякивающее, и мощно, сноровисто махал дубиной - длинной такой, мокро хлюпающей, когда попадал по телам и головам снующих вокруг меня... Господи... Это не люди!.. А потом что-то свистнуло у моего виска - и темнота.

Пока я "смотрел" этот сон, лёжа у зловонной кучи, бродячие псины стащили из моей ладони последнюю тряпку с заплесневелым хлебом и дрались за неё в отдалении, в то время как другие собирались поужинать мной. Меня в том сне убили вовремя: одна рука была вытянута в сторону, и слегка оттянувшийся рукав очень удобно для бродяг оставил на виду часть руки, чуть не до локтя. Так что одновременно с ударом по башке "там" я закричал от боли, когда слюнявые зубы впились в мою плоть. Но тень того "я", который дрался во сне, всё ещё витала рядом. Я напрягся - псина рычала, не в силах отказаться от крови и свежего мяса, - и неожиданно для себя легко вскинул ноги. Один ботинок ударил по морде бродячего пса - другой по шейным позвонкам, благо зверь опустил башку, тряся ею и моей рукой. Мой болезненный крик превратился в хриплое рычание, когда пёс завизжал и захлюпал кровью... Нет, вру: он не визжал - взвизгнул раз, а потом упал, хлюпая, - и пошли судороги. Зубы на моей кисти разжались, и я ногами отбросил бьющуюся в конвульсиях псину - навстречу обрадованным сородичам, которые с рычанием окружили умирающее тело... Пришлось отвернуться...

Потом собраться с силами и подняться - благо те отступили. Правда, глаза мои время от времени пытались повернуть. Но на этот раз я был сильней - с их всемилостивейшего позволения. Поэтому я встал, сунул в рот упруго-сухой до изогнутости хлеб и смягчил его слюной, медленно иссасывая напоминание о сытости, перемешанное с вкрадчиво острым привкусом отравы - плесень уже тронула корочку...

И пошёл дальше, с трудом находя на дороге такие места, где можно вытянуть из грязи ногу и всё-таки остаться в ботинке.

И у начала улицы меня загребли в здешний участковый пункт, в обезьянник, где уже сидели два алкаша и трое бугаёв, слегка выпивших, которые этих алкашей... ну-у... третировали. Всего лишь комната с лавками по стенам. Впрочем, и сам пункт был всего лишь двухэтажным домом, пустоватым, прохладным и пахнущим застарелой масляной краской, такими же застарелыми потом и мочой.

Внешне я выглядел, наверное, жалким даже в большей степени, чем те два алкаша. А слабость так привлекательна, когда хочется самовыразиться. Ну, свои комплексы побаловать... И бугаи, даже не переглядываясь, пошли ко мне, лежащему. Меня-то в эту комнату забросили так, что я на ногах не удержался. Подняться не успел...