Кэролайн Черри - Эльфийский Камень Сна

Многое в мире никогда не испытывало симпатии к человеку и по своему возрасту было гораздо старше человечества, так что, когда раса людей была моложе, а леса больше, немало было мест на свете, где человек мог ощущать на своих плечах всю тяжесть времени. Леса там высились с таким непоколебимым покоем, что человек и внутри себя переставал чувствовать дыхание жизни. Ручьи там не лишились еще своего волшебства, вершины гор звучали на разные голоса, а временами налетавший ветер ерошил волосы и дышал в затылок, порождая такие предчувствия, что человек не осмеливался оглянуться.

Но звуки человеческого существования становились все более настойчивыми, посягательства на жизненное пространство все более уверенными. А с людьми явилась и смерть, распознавание добра и зла — это было мощное оружие, благородное, но в то же время и слепое.

Звенели топоры. Люди строили дома, выкорчевывали валуны, валили деревья, распахивали поля там, где испокон веку стояли леса; они приводили с собой блеющие отары, охраняемые псами, позабывшими, что когда-то они были волками. Человек менял все, к чему прикасался. Он завораживал зверей, делая их тупыми и послушными. Он принес в долины огонь и вонь дыма. Он исказил ландшафт холмов, проложив борозды и межевые границы. Многие из людей принесли с собой леденящий холод металла, чтобы смести с лица земли древние тени.

Но человек принес с собой и свет. Это было неизбежно, ибо для того чтобы различать свет, нужна тьма. Люди нагромождали камни на камни, утепляя свои жилища, и приручали робких и незлобивых тварей, порожденья же мрака уходили в глубь лесов, а создания света и вовсе в отчаянии покидали эти места.

За исключением тех, чье терпение или гордость были большими, чем у остальных собратьев.

Таким образом во всем мире осталось одно девственное место — небольшой лес неподалеку от моря и поблизости от людских поселений, где время текло по-старому, не так, как везде.

Давным-давно этот лес лишился былой своей прелести и обаяния. Под покровом папоротника его душили шипы и колючки. Мертвые упавшие деревья образовывали завалы, так как ни один дровосек не рисковал заходить в этот лес. Даже днем это было гиблое место. Ночью же оно казалось еще страшнее, и люди никогда не разводили костров вблизи тех вековых деревьев. Здесь раздавались шепотки, и деревья что-то бормотали, колеблемые ветром, а, может, и не ветром. Люди знали, что это место старо, как мир, и не могли найти с ним общего языка.

Однако однажды ночью в лес вошел усталый человек. Ему довелось пережить столько ужаса и побывать в таких переделках, что небольшой костерок для приготовления пищи казался ему небольшим риском — всего-то разжечь пару веточек, чтобы приготовить немного еды.

Целых пять лет он провел на берегах реки Керберн и на прогалинах этого леса. Если в округе и были разбойники, он знал их всех по именам. А если его здесь подстерегали другие опасности, то прежде ему не доводилось с ними встречаться, так что и в эту ночь, и во все предшествовавшие он не боялся их, двигаясь под мощными древними деревьями и слушая шелест и шепот листьев. Он развел костер, поджарил на нем рыбу и съел ее, что показалось ему настоящим пиршеством после нескольких дней голода. Он снова почувствовал себя как дома, ничто вокруг ему не угрожало, и он уже предвкушал отдых на постели из листьев, где вряд ли его сможет найти какой-либо двуногий враг.

Но Арафель заметила его.

Вообще ее мало интересовали дела человеческие. Течение ее времени и образ жизни слишком отличались от людских, но этого человека она уже видела ранее, когда он мелькал на границе ее леса. Он был проворен и не портил ее владений, он был осторожен, и его нелегко было уязвить: такой человек ничем не нарушал ее покоя.

Но этой ночью он выловил рыбу из вод Керберна и разжег костер под вековым дубом. Это было уже слишком.

И она пришла. Некоторое время она незаметно стояла под сенью дубов в своем сером плаще с капюшоном. Человек покончил с рыбой, бросив в костер лишь ее обглоданный костяк, и теперь стоял на коленях, грея руки над крохотным язычком пламени и грудой угольев. У него были обветренные грубые черты лица, а волосы подернуты сединой — сухощавый усталый человек, пахнущий железом, ибо рядом с его коленом лежал меч. Направляясь к нему, она готова была дать волю своему гневу, но он сидел так тихо и робко для такого большого человека, так жалостно льнул к теплу, окруженному великим мраком леса, что она лишь удивилась — откуда он взялся и зачем, рискуя столь многим во имя столь малого. Но ее опередили. Вокруг его костерка мелькали и в негодовании шипели тени. Однако, похоже, он не замечал их, оставаясь глухим к их ропоту и ослепленный пламенем, к которому он льнул.